— Дайте патронов, или мы пропали! — снова взмолился Баторов. — Один патрон. Оди-ин! Можете?..
Русанов подошел к автоматчикам, охранявшим боковые двери.
— Отдать все патроны! — приказал он. — На крайний случай нам хватит противотанковой.
Ефрейтор Туз, Илько и Забалуев дали Баторову по одному патрону. Бальжан вновь выглянул из люка, стрельнул узкими глазами вправо, влево. Три выстрела, и автомат замолк.
Русанов подскочил к амбразуре.
— Вы слышали приказ? Отдать все патроны!
Кто бы мог подумать, что этот книжник, который называл солдат юношами да голубчиками и носил в кобуре вместо пистолета русско-китайский словарь, будет так твердо руководить боем!
Снабдив Баторова патронами, Русанов метнулся к боковой двери, где стоял Иволгин.
— Лезут?
— Хотят, видно, взорвать...
За дверью грянул взрыв, и они оба оказались на полу, сбитые взрывной волной. Дверь, сорванная с нетель, ударилась о потолок и с грохотом упала. В нос шибануло дымом и копотью, загорелась соломенная циновка.
— Последний парад наступает! — воскликнул в темноте Драгунский.
Теперь стоит японцам бросить одну-две гранаты — и в живых не останется ни одного человека. Иволгин понял это и бросился в дверной проем, чтобы загородить его своим телом. Удар в грудь. «Граната!..» Он отпрянул за косяк. Взрыв, отчаянный крик.
Осколок гранаты сразил насмерть автоматчика Максимова.
— Ой, мамочка ридна, що воно будэ... — простонал Илько.
Посохин поднял искореженную взрывом дверь, привалил ее к косяку, подтащил сюда же перевернутый стол. Голос Баторова:
— За камнями скопились японцы — сейчас атака! Крышка! Дайте, дайте гранату!
Русанов приказал Посохину:
— Отдайте последнюю.
Поликарп с неохотой протянул Баторову гранату. Тот мгновенно высунулся из люка и метнул ее. Взрыв потряс стены подземелья. А после минутной тишины грохнула авиабомба, вторая, третья...
— Давай, давай! — кричал Бальжан, потрясая над головой кулаками. Бомбы могли упасть на террасу, но Бальжану казалось, что свои бомбы не причинят ему вреда.
После каждого взрыва в подземелье сыпались комья земли, щебень, сползали вниз расколотые железобетонные плиты. Гора камней и щебня громоздилась возле самого люка.
У Драгунского сдали нервы.
— Проклятая духота! Пустите меня наверх! — крикнул он, вскочив на ноги.
— Красивой смерти ищешь? — упрекнул его Русанов. — А ты выдержи, выстой!
Он взял увесистый булыжник, скомандовал:
— Вооружиться камнями! Живо!..
Десантники приготовились к последней схватке.
О переговорах с японцами комбат Ветров узнал, находясь в хвосте танковой колонны.
— Что же они наделали! — воскликнул он и побежал к комбригу.
Ветров знал повадки японцев еще по халхингольским боям и сразу заподозрил обман. Он досадовал, что не сумел вовремя вмешаться, отговорить от напрасной затеи.
Тридцатьчетверка комбрига стояла возле штабного автобуса. Из башни доносился голос Волобоя:
— Что? Слышишь выстрелы? Какие выстрелы? Ты у меня смотри, Бушуев! За парламентеров отвечаешь головой!
Едва Волобой спрыгнул с танка, как к нему подбежал Ветров.
— Это обман, товарищ гвардии полковник! Как можно верить!
— Еще один пророк объявился.
— Их надо спасать! Спасать.
— Спаси. Попробуй, когда они у черта в пасти. Добровольно туда залезли. Надули нас самураи.
— Да как же Русанов мог? Он знает японцев как облупленных!
— Сам настоял. Знаток самурайской психологии! Видишь, что вышло? Ну, об этом сейчас не будем. Действовать надо. — Волобой посмотрел на часы. Прошло больше часа, а от парламентеров ни слуху, ни духу. Теперь он уже не сомневался в обмане, понял: ни минуты терять нельзя. Приближается ночь. Ясно, что японцы для того и задумали переговоры, чтобы остановить наши танки и подтянуть на перевал свою артиллерию.
Волобой приказал Ветрову взять две роты автоматчиков, саперов и начать подготовку к штурму. Ветров передал приказание комбрига инженеру Воробьеву и командирам рот, а сам на мотоцикле помчался к Воротам Дракона, чтобы на месте оценить обстановку и принять решение.
Мотоцикл стучал длинными пулеметными очередями, на подъемах фырчал, кашлял. А комбат обдумывал, как скорее расчистить дорогу танкам и спасти заложников.
«Как нелепо получилось! — думал он. — Уж если погибнуть — так в бою, а не в самурайской западне». Горькое чувство досады давило сердце. Жалел Русанова, к которому прикипел за четыре года всем сердцем. «Эх, Викеша, Викеша...» — шептал комбат.