— Хватит Ворона. — Рявкнул писатель. — Твои доводы и так всем понятны, и ни грамма не успокаивают. Мы и так знаем, что Семен преступил человеческий закон не по злому умыслу. Нормальный мужик, в его случае, то же бы слетел с катушек. Но он виновен в смерти пяти человек, у нас есть приказ, и мы обязаны его выполнить. — Он повернулся к Вернерре. — Успокойся девочка, возьми себя в руки и рассказывай, все говори без утайки, и не стесняйся выражать эмоции, это важно для меня, так проще будет понять объект и составить план захвата.
Девушка вздрогнула, словно ее ударили.
— Он глубоко несчастен, но не от того, что понимает, что осталось жить совсем немного. Мне кажется, он очень спешит доделать, то, что не успел, и расстроен, что может не успеть. Он не боится смерти, и последствий, он верит в бога. Семен готов опустится в сам ад, ради мести, и поверьте, он готов к этому. Его не остановить. Вечные муки он считает наградой за месть, и умрет с улыбкой. Он несчастен и ужасен одновременно. Мне страшно за него, и за его будущую жертву.
— У него глаза покойника. — Неожиданно перебил невесту Илья. — Пустые. Он смотрит на мир, так… — Он задумался, подбирая слова. — Не могу объяснить. Наверно так смотрят скучное, нудное кино, как фон, пытаясь уснуть. — Он отхлебнул из чашки. — Его не остановить. Он пойдет до конца. Это видно.
— А остановить надо во что бы то ни стало! — Грохнул писатель кулаком по столу. — Он уже натворил столько, что приговор будет жесточайшим. Дурак не понимает, на что обрекает себя.
— А я бы не вмешивался. — Каркнул ворона. — Одним больше, одним меньше, какая теперь разница. Теперь уже все равно. Но вот на земле на одного ублюдка станет поменьше. Мне такой исход по душе.
— Думай, что говоришь! — Взвился Николай Сергеевич.
— А я, и думаю, что нужно оставить все, как есть. — Буркнул недовольно Гоо. — Он заслужил месть, муками своими выстрадал. Как ты когда-то
— Но он его убьет! — Вернерра в ужасе прикрыла рот, словно ее крик способен разбудить демонов.
— Ну и пусть. — Отвернулся в сторону Гоо, не желая, чтобы кто-то видел его, исказившееся ненавистью лицо. — Он настоящий мужчина. И знаете, что… — Он внезапно развернулся обратно, прострелив собравшихся сощуренными глазами и прошипев злобой. — Я ему завидую. Он сможет сделать то, что я когда-то не смог. Не дали, заставив мучится всю жизнь.
Корабль шуршал маршевыми двигателями, рассекая бесконечность космического вакуума, пытаясь догнать звезды. Он держал путь к цели, заложенной рукой капитана, не смея ослушаться и проявить свою волю. Рабский искусственный разум. Бездушная машина, выполняющая волю хозяина, несла пленника к страданиям, неумолимо, строго по пунктам, не смея нарушить алгоритмы поведения.
Ей все равно. Она умеет думать, сопоставлять факты, избегать ошибок, но не умеет чувствовать. Боль — ни душевная, ни физическая недоступны, не заложены они в нее рукой инженеров, а вот Фале чувствует. Он живой.
Как бы он хотел умереть сейчас. Но это невозможно. Последний из Скараду откусил себе язык, пытаясь захлебнуться кровью, но проклятая машина спасла жизнь. Нереально обмануть бесчувственную тварь, выполняющую инструкции, и действующую строго по протоколу. Он попытался, но все в пустую, ничего не вышло.
Окинув сумеречное помещение затуманенным взглядом, он едва сдержался, чтобы не застонать. Кругом серые стены безысходности. Подлость Шалагуда не знает предела. Впереди, без каких-либо шансов, только вечность мук. Ему не дадут ни жить, ни умереть.
Капля стукнула по темечку, передернув судорогой тело, словно ударила в тотемный барабан. Ему даже не дадут сойти с ума. Это страшно. Он может не выдержать и покрыть себя позором.
Извращенная пытка. Древняя как мир, и эффективная, как продуманная мысль безжалостного, искусственного интеллекта. Капля, за каплей, в одно и то же время, в одно и то же место, неумолимо. Он даже знает когда она вновь упадет, и с содроганием ждет этого момента, отсчитывая мгновения. Сердце на миг замирает и:
— Тук…
И снова тишина и ожидание. Невыносимо. Мучительно. Безысходно:
— Тук.
Семен откинул в сторону осточертевшую книгу и скривившись от приступа боли, потянул руку и погладил кота, устроившегося у него на коленях, и смотревшего прямо в глаза так, словно говорил: «Я все понимаю, и сочувствую тебе. Только одумайся».
Книга помогла скоротать время. Чтение этого бездарного произведения отвлекла на несколько часов, от тяжелых мыслей, сгладив страдания. Боль вновь прострелила тело. Онкология брала свое. Червь болезни грыз нутро. Не понимает дурак что, убив носитель умрет сам. Что взять с бездумной скотины, хоть и невидимой. Укол обезболивающего поможет справиться, успокоит ноющее тело. Он научился его делать сам. Это просто. Только в первый раз трудно решиться проколоть кожу, но затем это уже просто привычка. Рутина смертельно больного человека.