Настасья Петровна подхватила березовый прут, и, едва свистнуло, Женьку вымахнуло за дверь. Лешачиха кинулась за ним, размахивая прутом.
— Я тебе покажу, поганец бессовестный! Я тебе дам, как меня пред людьми срамить!
Саныч, распахнув рот, издали наблюдал эту невиданную картину. Сперва Женька бегал вокруг будки, выкатив глаза и высоко задирая коленки. Лешачиха, бухая сапогами, густо вздымала пыль. Она покраснела, со свистом дышала, волосы разлетались из-под платка. Наконец она остановилась. Встал и Женька, тяжело поводя боками. Он похватал ртом воздух и вдруг захохотал.
— Вот потеха! — в восторге закричал Женька, приглашая к веселью и мать, и Саныча. — Прямо концерт по заявкам!
Он испуганно замолчал: Лешачиха, отбросив хворостину, зашагала прочь. Женька побежал следом, время от времени взывая:
— Обиделась, да? Да ладно тебе! Подумаешь! Ма!
Потихоньку он отстал, постоял немного и вернулся к будке встревоженный. Глаза его в недоумении пошарили по берегу, метнулись на Саныча.
— Видел? Как она за мной сиганула… Страх…
Саныч ехидно передразнил Лешачиху:
— Ах, Евгений, ты мой гений! — И своим голосом: — Тунеядец!
Женька погнался за ним, подшиб. И уже навис над Санычем быстрый неразборчивый кулак, да вдруг Лешачихиного сына словно озарило: ясно вспомнился ему живой, дышащий зал, и красное сукно, и слова секретаря парткома… Женька опустил руку и сказал плаксиво:
— И ты тоже, да? Тоже такой же?! Чего я вам сделал?! Чего вы ко мне привязались?!
Саныч поднялся с земли и, сплевывая, проговорил:
— У-у, злой…
— Не злой я совсем, — прибито ответил Женька. — Я какой-то не такой, и все меня учат. Видишь, вон Бабкин хромает, тоже небось учить торопится! Да нет же, хватит!
Женька сбежал вниз, к дизелю, и бросился ожесточенно выдергивать шнур пускача. Лопатки его сердито дрыгали. Пускач с треском пошел выхлестывать выше ивняка синие частые кольца.
Саныч отпихнул Женьку, что-то втолковывал ему, беззвучно и смешно шевеля губами. Он остановил движок, и Женька расслышал только последние его слова:
— …закон не писан!
— Ну и ладно! — ответил он, присаживаясь на берег рядом с Бабкиным. Он чувствовал себя совсем выпотрошенным — ни мыслей, ни желаний, пусто, как в старой бутылке.
— Ну? — спросил Бабкин, морщась и потирая ногу.
И Женька, глотая слова, кинулся жаловаться на судьбу, на людей, на длинные грядки, от которых тошно становится на душе. Бабкин не перебивал.
— И все ругаются, а за что? За то, что я и — сам не знаю, чего хочу! За то, что я такой уж неудельный! — так закончил Женька свою не слишком толковую, но искреннюю речь. Скулы его заострились, на носу выступил пот.
— И на понтоне, значит, не сладко? — вздохнул Бабкин.
— Совсем нет, — опустил голову Женька. — Куда податься — не ведаю. Ну скажи! Какая дальше мне судьба-то?!
— А я тебе что — гадалка? — нахмурился Бабкин. — Ты сам присматривайся — не маленький!
Проводив Бабкина, он долго стоял на берегу. На его детский лоб, как волны на гладкий песок, набежали первые морщинки — человек задумался.
ЖЕНЬКА ПРИСМАТРИВАЕТСЯ
Женька сощурил, как Бабкин, глаза и стал внимательно присматриваться: направо была свекла, налево капуста, за дорогой виднелись крыши Климовки, над крышами — антенны, выше — облака. Женька обернулся и увидел Саныча.
— Что-то ты хилый, — присмотрелся он. — Есть надо больше.
— Сам-то, — хмыкнул мальчишка, спускаясь к дизелю.
Женька посмотрел, как Саныч возится с мотором, обтирает да гладит его, и ему самому захотелось засучить рукава и броситься в работу. Он схватил ведерко:
— Я солярку заливать буду? А?
Саныч хотел что-то отмочить в ответ, но увидел сверкающие глаза Женьки и проговорил, пожимая плечами:
— Валяй…
— Эх, и делов мы с тобой наделаем! — многозначительно сказал Женька и совсем было уже собрался заняться делом, но тут зашуршала на бугре сухая глина, и к воде скатился сбежавший с поля механик.
— Ну и жарища у вас, — сказал шеф, скидывая на ходу рубаху и залезая в воду.
— А у вас? — ехидно спросил Женька, наблюдая за механиком.
Тот вел себя как-то странно — не шумел, не плескался, а когда вылез из воды, то печально уселся на травку.
Саныч застучал ключом по какой-то звонкой трубе. Механик оглянулся:
— Сердитый.
— А то! — отозвался издали Саныч. — Кто же лодырей любит! — и опять забарабанил по железке.
Женька, как советовал ему Бабкин, внимательно присмотрелся к механику. Он увидел рыхлые плечи, весело углядел уже заметный животик, обтянутый резинкой трусов, и не удержался: