– Называйте это как хотите, мистер Адриан, – продолжил Липс, – но я не могу позволить вам войти. Как я уже сказал, не сочтите за оскорбление, вы всегда поступали со мной порядочно, но у меня есть приказ самого мистера Харрисона.
Борис набычился.
– Жопа моя тебе мистер Харрисон! Ты на меня работаешь!
– Ну, как я прикидываю, мистер Харрисон глава киностудии, а потому мы все на него работаем. Так или иначе, в других делах я вас никогда не предавал – с похищением его сына и тому подобным. Я никогда ему насчет этого не кололся.
– Ха. Ты хочешь сказать – пока не кололся! Липс пожал плечами.
– Хорошо, мистер Адриан, только помните, что это вы сказали, не я.
– Ты ведь знаешь, чем он там занимается, верно? – спросил Тони.
– Этого я, мистер Сандерс, знать не должен, – сказал Липс, внимательно наблюдая за ними обоими. – Как я уже сказал, мистер Харрисон отдает последние почести и не хочет, чтобы его беспокоили, – как он их отдает, не мое дело.
– Черт побери… – Борис опять вскипел, и Тони схватил его за руку.
– Брось, приятель, – мягко произнес он. – Дебил с пистолетом – очень скверная комбинация. Кроме того, если ты сейчас не вернешься на съемочную площадку, ты просрёшь все это дело с Дэйвом и Дебби. Идем, Б., – он нежно, но твердо его потянул, – давай лучше фильм заканчивать.
И Борис, качая головой и что-то бормоча, позволил Тону увести себя на съемочную площадку.
– Не сочтите за оскорбление, мистер Адриан, – искренне крикнул им вслед Липс, – как я уже сказал, я действую по приказу… свыше.
Часть пятая
Тот, кто смеется, еще в «Отчет Хонки-Бринкли» толком не въехал.
Неизвестный1
Еще со времен первой (под названием «Проститутки в катафалке») конфронтации Сида с кардиналом фон Копфом последний непрерывно плел вокруг него сети заговора, причем с целеустремленностью все более дьявольской. А потому даже когда последняя капля братского семени была вытерта Хелен Вробель с внутренней стороны идеальной ляжки Дебби и съемки закончились, – даже тогда эксцентричный кардинал все готовил свой внезапный удар заодно с определенными выдающимися особами из самого Вечного Города. Лишь весьма краткое размышление потребовалось общему собранию их комитета – или Высокого Совета, как он был назван, – чтобы «единогласно осудить» обсуждаемый предмет (а именно – находящийся в производстве фильм «Лики любви») на основе показаний кардинала фон Копфа. Последующая декларация Высокого Совета объявляла данную работу «возмутительной ересью» и «общественной угрозой», а когда гражданские власти проигнорировали их постановление, церковники решили взять дело в свои руки – «во имя Бога, ради общего блага, властью, препорученной сему органу Нашим Господом и Спасителем Иисусом Христом».
Таким образом, темным и беззвездным вечером в среду, ровно в десять часов, солидная ватага ватиканской шпаны под предводительством воинственного кардинала Ханса фон Копфа путем уловки, взятки, а также некоторого грубого обхождения все-таки сумела пересечь ров, окружающий шато, проломить огромные ворота и устремиться в лабиринт коридоров с каменными сводами подобно осатаневшей от наркотиков орде свирепствующих готов, причем с рвением, известным только тем, кого когда-либо охватывало чувство абсолютной правоты своего дела.
В одном конце лабиринта находилась монтажная, где редактировался и монтировался фильм, а в другом – просмотровый зал, где он демонстрировался. Просмотр был в самом разгаре – грубый вариант, содержащий подборку уже законченных эпизодов, презентовался всем основным персонам, занятым в производстве: Борису, Сиду, Тони, Никки, Ласло, Морти, Липсу, Филу Фрэзеру, Хелен Вробель, а также Дэйву и Дебби, которые остались его посмотреть. Добавлением к этому звездному составу служил гротескный триумвират: С. Д., Лес и Лис Леттерман. Причина их сомнительного присутствия была такова, что после соответствующего обсуждения они решили поддержать продукцию вместо мертвой звезды. Такое отношение к фильму со стороны С. Д. и Леса попросту отражало тот факт, что теперь это было в интересах киностудии и акционеров, а потому представлялось вполне понятным. Интерес грозного Лиса Леттермана, однако, имел несколько иную природу – для обеспечения его полного сотрудничества в смысле рекламы ему отписали долю Энджи, которая в данном случае была определена как два с половиной процента от валовой прибыли.
Сид, несмотря на свой профессиональный, можно даже сказать профессорский, цинизм, был несколько шокирован, узнав о передаче этой части собственности Энджи – по сути, самой Энджи. Однако Морт Кановиц быстро его успокоил.