Кресси в колоколообразном платье ярко-желтого цвета стояла, склонив голову и шевеля губами, с отрешенным взглядом, погруженная в свой собственный мир. Она превращалась в ту Сьюзен Джонс, которая выйдет на свет через сорок секунд. Полли стояла, прикрыв лицо рукой, и что-то повторяла про себя, забыв даже о Рое, который в это время ходил взад и вперед короткими быстрыми шажками и что-то про себя бормотал. На очень бледном гриме у него были нарисованы карминовые точки в углу каждого глаза, что придавало ему странный вид вблизи.
Я взглянул на них один раз и отвел глаза. Мой разум отрешился от их проблем, отрешился от революции, тайно кипящей вокруг нас, и от опасности, которая все еще исходила от толпы. Я был совершенно пуст. Я не помнил, когда должен появиться перед публикой, чтобы произнести свою первую реплику. Но это не имело значения, потому что, даже если бы я вспомнил, мои губы были слишком скованными для монолога, а колени противно дрожали, мешая уверенно передвигаться.
— Будь что будет, — пробормотал я себе, — мы недостаточно репетировали. Мы не можем поставить пьесу. Нас освистают. Но мы, шестеро дураков, хоть попытаемся.
Я смутно видел, как Кресси глубоко вздохнула, разгладила юбку, внимательно прислушиваясь к голосам с улицы. Она сосчитала до пяти осторожным постукиванием пальца по ладони, потом протиснулась мимо края стальных сидений и спокойно вышла на свет. Я слышал ее голос и как она произносила слова, смысла которых я не улавливал.
Полли трясла меня за руку.
— Ваш выход! Очнитесь, Рохан, ваш выход!
На мгновение мир ожил передо мной, как будто я снова очутился в Нью-Йорке в родном театре и снова стоял на знакомой сцене, слышал знакомые слова. В последний раз я слышал их сквозь туман алкоголя, и слова бессвязно клокотали у меня в голове. Воспоминание было настолько живым, что я на мгновение ощутил глубокую волну опьянения. Я подумал, я не могу этого сделать, я не могу, я слишком часто терпел неудачу и на этот раз меня вновь ожидает провал.
Но руки Полли развернули меня лицом к выходу. Я двинулся вперед на негнущихся ватных ногах.
Огни ослепляли. Я чувствовал их пульсирующий жар на затылке. Я видел плывущее море лиц со всех сторон, всех! Знать, что все будет именно так — это одно, но встать реально между ними — совсем другое, нечто ошеломительное. Раньше я всегда стоял на сцене, привычно окруженный с трех сторон декорациями и актерами, а зрители были видимы лишь с четвертой стороны. Так было всегда, так я привычно ощущал спектакль. Но здесь у нас не было ни сцены, ни декораций, ни стен. Ничего, кроме широкой улицы, открытой со всех сторон и заполненной наблюдающей публикой. Это было похоже на выход в саму жизнь после долгого нахождения в мире иллюзий. На мгновение меня парализовала тяжесть устремленных на меня глаз.
Потом Кресси в желтом платье развернулась ко мне, чуть склонила голову набок, подняла глаза и произнесла:
— Я не знала, что ты придешь. Я действительно не знала.
Моя ледяная рука поднялась сама собой и нежно погладила ее по шее. Я видел, как она слегка вздрогнула от холода, а затем улыбнулась. И я услышал свой собственный голос...
А потом произошло чудо. Знакомое чувство, которое я почти забыл — так это было давно. Я услышал свой голос — полный, уверенный и более богатый, чем он когда-либо звучал на сцене. (Возможно, на меня повлияли события последних дней, так сильно изменившие меня, может быть, даже сильнее, чем я думал). Я слышал эти слова так, словно никогда не слышал их раньше: свежие, спонтанные, возникшие в моем сознании от прилива глубоко переживаемых эмоций, потому что эта светловолосая девушка в желтом платье была не Кресси, а Сьюзен Джонс. Юная, свежая, прелестная Сьюзен, чья молодость могла бы послужить толчком для обновления моей собственной жизни, если бы я смог завоевать ее. И я просто обязан был это сделать.
Я больше не был самим собой. Я был измученным изгнанником из города, случайно заигрывающим с деревенской девушкой. Я больше не играл в пьесе. Я жил в ней, стал тем, кто случайно обратил на себя внимание и оказался пойманным в ловушку, стал беспомощным против собственной страстной потребности в источнике молодости, которым становится для него девушка. Понимая, что не в состоянии вызвать в ней ответные чувства, он все равно приложит все силы для этого. Я чувствовал глубокую и мучительную тоску, как если бы она была моей собственной. Слова, которые я произносил, были словами из сценария, каждый шаг и жест были по сюжету, но новая сила вливалась в роль, которая увлекала за собой не только меня, но и весь актерский состав, всю пьесу.