Он оскалился.
— Черт бы тебя побрал, Говард, я же предупреждал! Я не хочу вмешиваться в дела местных властей. Если ты высунешь шею слишком высоко, тебе отрубят голову. Зачем им понадобился автомобиль?
— Они не сказали. Но я смогу это выяснить. И позволь мне самому заботиться о своей шее, хорошо?
— Я буду беспокоиться об этом, пока не закончится твоя миссия. Мне нужно, чтобы ты руководил труппой, а не шпионил. Подожди минутку, мне нужно подумать. — Он устало потер лоб и порывисто вздохнул в пяти тысячах километрах от меня.
Интересно, как чувствует себя Рэйли в своей богатой постели в эту ночь? Умирает? Или уже умер? (В голове у меня вдруг сложился бессмысленный стишок. Тед — мертв. Най — умри).
— Хорошо, — пробормотал он. — Значит, ты украл машину? Она все еще в пределах досягаемости? Можно ли добраться до нее незаметно?
— Думаю, что да.
— Хорошо. Я скажу Гатри, чтобы он дал тебе маячок. Нужно, чтобы ты установил его на угнанной машине — там, где его не смогут обнаружить. Тогда мы сможем отследить ее передвижения. После этого ты больше не должен предпринимать никаких действий. Забудь о шпионаже. У меня есть специалисты для этой работы. А дилетанты могут только помешать.
— А что мне будет за это? — спросил я.
Он вздохнул.
— Накину лишнюю сотню.
Я вздохнул сквозь зубы и сказал ему, что я о нем думаю. Он рассмеялся. Изображение ненадолго задрожало, словно отражаясь в воде. Он покачал головой, и его левое ухо затмило Таймс-Сквер.
— Успокойся и делай, что тебе говорят, — пробормотал он. — А теперь пришли сюда Гатри. Он знает свое дело. Следуй его инструкциям. Спокойной ночи, Говард. Уйми свой шпионский пыл, ради бога, и перестань строить из себя героя. Просто выполняй приказы.
— Конечно, — ответил я. — Так и поступлю. Спокойной ночи, Тед.
Я стоял, смотрел на фургон, в котором находилась моя койка, и чувствовал теплый ветер, струящийся вокруг меня. Спать не хотелось. Возможно, я слишком далеко зашел в своих шпионских делах. Сейчас я испытывал потребность в общении с девушкой по имени Сьюзен Джонс, которая как в актере все еще жила в моих мыслях. Я посмотрел на звезды и понял, что мне сейчас было нужнее всего. Я нуждался в такой девушке, как Кресси Келлог. Это было странное чувство, чистое, свежее и новое, как будто все мои старые переживания вечером смыло волной аплодисментов.
Озаренный этой мыслью, я медленно побрел по поляне в лунном свете прочь от стоянки. В лагере было тихо. Актеры молча улеглись спать, не обращая на меня внимания, и я остался один в этом мире, наполненный счастьем, уверенностью и новой, теплой потребностью. Лунный свет косыми длинными лучами падал на деревья, освещая все вокруг голубой нереальностью, как притушенные огни рампы. Или, может быть, наоборот — очень реальный свет, чистый до ясности, который может дать только сцена. Папоротники серебрились на фоне густых темных деревьев, и чувство какой-то тайной жизни наполняло всю рощу. Деревья, папоротники, все живое сегодня было живым. Даже воздух жил собственной жизнью. Даже я сам...
Я закурил сигарету, глядя как бледно-голубой дым рассеивается по ветру, и подумал о Кресси. Интересно, смогу ли я позвать ее, не разбудив всех остальных? И если она выйдет ко мне, что я скажу ей? Все еще думая об этом, я медленно последовал за своим дымком вверх по тропинке к сгоревшей секвойе, шагая как во сне сквозь полосы синего света и густой ветреной тьмы.
Кто-то сидел, прислонившись к дереву. Я увидел струйку голубого дыма и услышал шорох жестких юбок. Затем в призрачном свете увидел бледные кружева платья, похожие на сахарную пудру, и понял, что не один я сейчас почувствовал необходимость в продолжении спектакля. Я был не одинок. Кресси тоже хотела стать частью этой истории, и она следовала ей.
Она молча наклонилась вперед, без удивления глядя на меня так, словно ждала меня. Я тоже молчал. Пьеса говорила за нас. Чужими словами мы уже сказали друг другу сегодня вечером все, что можно было сказать. Я осторожно затушил сигарету о внутренний изгиб сгоревшей сердцевины огромного дерева, убивая живой уголь на мертвом. Я взял сигарету из пальцев Кресси и осторожно затушил ее о ту же обожженную сторону вечнозеленого ствола.
Она повернулась ко мне прежде, чем мои руки поднялись, чтобы обнять ее, и юбки, как сахарная вата, шумно зашуршали, создавая барьер между нами. Я почувствовал, как ее колени и бедра прижались ко мне через грубую ткань. Кресси была теплой и трепетной в моих объятиях, она откинула голову назад, а ее глаза выжидающе смотрели в мои. Улыбающиеся губы жаждали моего поцелуя.