Такие качества, в любом случае, прекрасно подходили для кандидатов в комиссары УПБ или губернаторы сектора, и объясняли многое из того, как он поднялся до положения, которое занимал. Но это не объясняло всего, и это было важно, потому что бюрократы, которые приняли его за своего, сделали фатальную ошибку. Они были не в состоянии понять, что, в отличие от них, Баррегос действительно заботился о людях, которыми управлял. И поэтому он увидел гнилость УПБ, и понял, что его злоупотребления неизбежно должны вызвать противодействие протекторатов.
Независимо от успеха ситуации «Сипай», которую он и Луис Розак или другие мужчины и женщины запустят, шторм был неизбежен, и конфронтация Лиги со Звездной Империей Мантикоры могла только приблизить день, когда он охватит всю исследованную галактику. И в этом была суть, не так ли? Когда шторм утихнет, хаос и беспорядок, милитаризм и насилие, которые следуют за крушением любой империи, также пронесутся через протектораты. В том числе через сектор Майя, и его богатства только прибавят привлекательности для бандитов, пиратов, и могущественных военачальников.
Это не должно было случиться с людьми, за которых отвечал Орэвил Баррегос. Ответственность на нём, и это не должно случиться. И для того, чтобы предотвратить это, он и Розак должны были создать силу, противостоящую урагану.
Чтобы остановить военачальников, они должны были стать военачальниками… и самыми большими и злыми парнями в этом закоулке.
— Вы правы, Луис, — сказал он, резко поставив бокал. Он посмотрел через стол на адмирала, который был не просто его сообщником в измене, но его самым близким другом и улыбнулся. — Вы правы. Так что будем считать что моя слабость в коленках прошла.
Розак улыбнулся ему в ответ и поднял свой.
— Я выпью за это. — Сказал он.
Глава 9
— Полагаю, что у нас нет никаких новостей о тех проклятых транспортах с ракетами?
Сто девяносто сантиметров роста, широкие плечи, короткая бородка, сильный подбородок и темные глаза — бесспорно, одно присутствие адмирала флота Массимо Филарета заставляло чувствовать в нём командира. Когда он сердился, то присутствие имело тенденцию становиться активно пугающим. И в настоящее время адмирал Джон Берроуз, начальник его штаба, оценивал настроение адмирала где-то выше «раздражённого» и быстро приближающегося к «сердитому». Остальная часть штаба нашла, что есть места, требующие их пристального разглядывания, а довольно многие, казалось, обнаружили, что обои на их дисплеях стали совершенно захватывающими.
— Нет, сэр. Не получили. — Невозмутимо ответил невысокий светловолосый Барроуз.
Он работал с Филарета достаточно долго, чтобы развить определенную ловкость в управлении адмиралом флота, и, к чести Филареты, тот понимал, что нуждается в таком управлении. Он поднялся до своего сегодняшнего положения не без семейных связей, но, по мнению Берроуза, был также одним из горстки действительно компетентных высших офицеров. Он был трудолюбив, уравновешен, и вникал во все детали, которые слишком многие другие флаг-офицеры, попросту игнорировали или сваливали на и без того перегруженных работой штабистов. Но, в то же самое время, он был человеком страстей, неуправляемых эмоций, и огромных аппетитов, и нуждался в ком-то, кто, как Берроуз, сдерживал бы, уравновешивал его… или, по крайней мере, поправлял. Это было причиной, по которой Джон Берроуз обычно стоял перед раздраженным Филаретой с уверенностью, которая наполняла младший персонал восхищением, обычно сохраняемым для скайдайверов, летающих без антиграва, охотников на крокодилов и других адреналиновых наркоманов.
— Конечно! — Филарета почти рычал, и на сей раз Берроуз просто кивнул, так как оба знали, что ответ на вопрос был известен адмиралу флота прежде, чем он задал его.
От сдерживаемого гнева Филарета крепко сжал зубы и повернулся к умной стенной переборке комнаты брифинга и далёкой яркой искорке звезды под названием Тасмания. Он крепко сцепил руки за спиной и сконцентрировался на обуздании своего характера.
Что он действительно хотел сделать, так это дать волю своему темпераменту. Добрая старая манера поорать до побурения лица помогла бы выплеснуть, по крайней мере, часть гнева, расстройства, и (немного, хотя он не признался бы в этом даже себе), страха, затаившегося внутри него. К сожалению, любое облегчение было бы просто временным, а он не нуждался в том, чтобы показывать собственную внутреннюю борьбу своему штабу.