В комнате, несмотря на открытые окна, стояла невозможная духота и плавал густой запах крепкого пота, перегара, грязных портянок и немытых тел. Казарма как она есть. Из густого воздуха можно было черпать ночные кошмары. Бойцы Лесной стражи, вповалку лежавшие на полу, ворочались, стонали и вскрикивали, несли сквозь забытье всякую чушь. Захар Безнос утробно мычал и пытался кого-то ударить во сне. Чекан всхлипывал, а немолодой, со сломанным носом егерь, имени которого Бучила не помнил, звал мать и давился слезами. Рух лежал, разглядывая низкий бревенчатый потолок. В селе брехали собаки, глухо перестукивались колотушки ночных сторожей. Бучила тихонечко встал и выскользнул в чернильный мрак, заливающий узенький коридор, и по лестнице спустился в обеденный зал: пустой, гулкий, еще хранивший тепло разгоряченных песнями, едой и выпивкой тел. У входа похрапывал верзила-мордоворот. Двери открылись бесшумно, лицо облизнул прохладный ночной ветерок. С черного неба щерилась огромная желтая луна. Двор, забитый повозками и спящими лошадьми, терялся во мраке. Обозники, которым не хватило места в гостевых, дрыхли под своими повозками, подстелив на землю кафтаны и зипуны. Рух прогулялся, не зная куда себя деть, и наткнулся на застывшую в молитвенной позе возле забора фигуру. Ситул сидел на коленях, устремив остекленевший взгляд куда-то в темную даль.
— Не спится? — спросил Бучила из чистого любопытства.
— Ночь — время размышлений наедине с самим собой, — отозвался маэв.
— Обязательно в грязи размышлять?
— Смотря с какой стороны посмотреть. — Ситул зачерпнул горсть размокшей пыли. — Для тебя грязь, для меня политая кровью предков земля.
— Я сейчас расплачусь от умиления, — хмыкнул Бучила.
— Триста лет назад на этом месте шумела священная роща. — Ситул очертил рукой круг. — Тысячелетние дубы в четыре обхвата, под кроной каждого можно было спрятать все повозки на этом дворе. Маэвы издревле молились в этой роще богам, светлоликой матери — Линнутее и грозному отцу Смиару, родителям всего сущего, кроме людей. Здесь царил мир, и кровники забывали былые обиды, здесь заключались нерушимые союзы и приносились страшные клятвы. Сюда приходили больные, испить целебной воды знаменитых на весь Север родников. Самые красивые девушки посвящали себя служению Линнутее, становясь неприкосновенными жрицами-мираитэль. А потом пришли люди, убили жрецов, изнасиловали мираитэль и срубили деревья. Целебные родники иссякли, на их месте ныне свинарники и отхожие ямы. Все исчезло, но осталась память и корни священных дубов где-то там, в глубине. Они до сих пор живы, я чувствую это. Они спят, готовясь выпустить зеленеющие ростки. Каждый маэв мечтает здесь побывать. Мне повезло.
Скорбь и тихая радость Ситула незаметно передались Бучиле. Веками люди и маэвы уничтожали друг друга, слишком разные, слишком чуждые, слишком другие. Жалел ли Рух? Вовсе нет. Сильный забирает у слабого все. Несправедливо? А жизнь вообще крайне несправедливая вещь. Один богат, второй беден, третий болен, четвертый несчастен, пятый забыт. Каждому своя чаша боли и бед. Маэвы свою испили до дна. Не приди люди, что бы изменилось для них? Наверное, ничего. Дикие, неспособные к созиданию, режущие друг друга без всякого повода. Народ, рано или поздно обреченный кануть в небытие. Люди дали им повод сплотиться перед лицом общей угрозы. Но маэвы просрали свой шанс, погрязнув в раздорах и склоках. Часть ушла служить людям, часть прячется по лесам. Конец и для тех и для других будет один. И можно сколько угодно цепляться за прошлое и корни священных дубов, вырубленных многие годы назад. Ничего уже нельзя изменить.
— Тогда зачем пошел в «Волчьи головы»? — спросил Рух.
— У меня не было выбора, — отозвался маэв. — Вернее, был, но не из тех, что подходят. Служить Лесной страже или подохнуть. Выбор очевиден, не правда ли?
— Ты забыл еще один вариант, — возразил Рух. — Многие из ваших приходят к людям, работают в поле, мостят дороги, пытаются жить.
— Пф, трусливые выродки, забывшие Закон Леса, — скривился Ситул. — Истинный маэв никогда не осквернит руки рабским трудом. Удел маэва — охота или война.
— Много навоевали?
— Война ради войны, а не война ради победы, — торжественно и распевно отозвался маэв. — В этом суть, в этом Лесной Закон. Лес нельзя победить, рано или поздно он дает новые всходы и забирает свое.