— Ну даешь, а я думал, врут про штучки ваши колдовские. Ну чего? — Захар посмотрел испытующе.
— Ничего. — Бучила с трудом поднялся.
— Волчья сыть. — Сотник сжал кулаки.
Из зарослей вышел Ситул и сообщил своим тихим, вкрадчивым голосом:
— В двадцати саженях от дороги стояли, ушли на рассвете, костра не жгли, следов мало.
— Кто?
— На траве не написано, — пожал плечами Ситул. — Но лошади подкованы.
Лесные стражи понятливо закивали.
— Ну подкованы, нам с того какой интерес? — удивился Рух.
— Нелюдь коней не кует, — пояснил Захар. — По их вере лошадь животина священная, запрещено поганить кнутом, шпорами и подковой. Маэвы, к примеру, даже удил не признают, одними коленями правят.
— Значит, люди?
— Выходит, люди, — подтвердил Захар и повернулся к купцам: — Мальчишку заберете с собой, в ближайшем селе сдадите властям, обскажете, что случилось и как. Пускай вызывают жандармов для выяснения. Ну там знают, что делать. Понятно?
— Понятно, — закивали мужики. — Все сделаем.
— Записку черкану, передадите. — Захар достал из седельной сумки бумагу, перо и чернила, отозвал Ситула в сторонку и быстренько набросал отчет.
Рух смотрел на мертвого Алешку Бахтина. Страшно, когда гибнут молодые и пылкие. Жить бы да жить, любить, надеяться, верить, влипать в передряги, ухлестывать за бабенками, напиваться до бесчувствия, совершать невинные глупости. Страшно, если смерть ставит точку в самом начале пути. Когда-то, много лет назад, и Рух Бучила погиб молодым.
Глава 3
Пепел и мертвецы
Рух на пути встречал множество пепелищ, больших и малых, свежих и поросших быльем. Слышал вопли и стоны обгоревших до мяса людей. Ему приходилось видеть, как несчастные роются в углях, и он видел обезумевших матерей с мертвыми детьми на руках. На пепелище Торошинки царила мертвая тишина, пахнущая гарью, палеными костями и человеческим горем. Черный круг среди зеленых полей, с торчащими ребрами объеденных пламенем бревен и закопченными печами на месте рухнувших изб. Дождя не было четвертый день, и налетавший ветерок гнал волны невесомого серого пепла.
За версту до села их встретил патруль Лесной стражи, двое молчаливых, покрытых шрамами егерей, затянутых в кожу и зеленую ткань. Коротко переговорили с Захаром и отправились на пожарище. Как оказалось, службу здесь нес всего один взвод во главе с долговязым десятником по прозвищу Грач, и вправду похожим на черную остроклювую птицу. Десятник, обрадовавшийся появлению Захара и возможности переложить ответственность на другого, был весьма возбужден и все время косился на лес.
— Тел, значит, нет? — спросил Бучила десятника.
— Здесь ни единого, — побожился Грач. — Мы уголья поворошили, изгваздались поросятами дикими, а ничего не нашли. Перед церковью сгоревшей костей огромная куча, но все животина, людей нет.
— Постой, — не сразу понял Бучила. — Что значит «здесь»?
— Тут такое дело, — растерялся десятник. — За мной идите, это видеть надо, словами не передать.
Грач повернулся и быстрым шагом повел отряд сквозь ячменное поле. До опушки оставалось саженей полста, и Рух уловил хорошо знакомый тошнотворно-приторный аромат. Густой, почти осязаемый запах разложившейся плоти. Казалось, в лесу издохло нечто огромное.
— Что за херня? — удивился Захар.
— Сейчас поглядите. — Грач спрятал глаза.
К мерзкому запаху добавился равномерный гудеж. Грач уступил дорогу, Бучила выбрался из рябинового подлеска и удивленно вскинул бровь. Стало понятно, почему десятник молчал. О таком и правда лучше не говорить. За спиной сдавленно матерились бойцы, поминая Бога и Сатану. Большая вырубка на краю леса кишела зелеными мухами и воняла сотней раскопанных скотомогильников. В воздух с шумом и гамом поднялась огромная стая ворон. Отяжелевшие птицы расселись на ветках ближайших деревьев и яростно загалдели, рассерженные прерванным пиршеством. Поляну опоясывал кошмарный круг из кольев с насаженными мертвецами. Ближе всего к Бучиле скорчилась обнаженная женщина, ноги примотаны к измазанному дерьмом, кровью и слизью колу, лицо искажено смертной мукой, в распахнутом рту поселились жирные мухи. Вытянутые руки притянуты бечевой к рукам соседних мертвецов: парня лет двадцати, свесившего голову на грудь, и малолетней девки с вырванными сосками. Дальше еще и еще, кружа бесконечный дьявольский хоровод из пронзенных тел и связанных рук. Больше полусотни человек, посаженных на колья с изуверской, нечеловеческой выдумкой. Ничего подобного Рух еще не встречал. Тела подгнили на солнце, в ранах копошились и отжирались гноем сотни безглазых червей. Отыскались пропавшие жители сгоревшей Торошинки. Они никуда не ушли, приняв самую лютую смерть.