— Не надо ради меня, — буркнул Захар. — Если окочуришься, меня ведь совесть заест. Может, даже спать пару дней не смогу.
— Закажешь молебен за упокой вурдалачьей души.
— За такой молебен поп мне кадилом башку разобьет.
— И правильно сделает. — Рух пошел вдоль жуткого круга из посаженных на колы мертвецов. «Как на торге», — пришла в голову глупая мысль. Купец, сука, выбирает товар покрасивше да посвежей. Свежесть, правда, у всех была одинакова. Сколько дней минуло, три? Тела уже начали разбухать на жаре, плоть принимала сине-зеленый оттенок, под кожей набухли гноем черные жилы. Еще немного, и подниматься начнут. Рух передернулся, представив, как ожившие мертвяки бьются на вбитых в землю колах.
Бучила остановился возле обнаженного мужика. Ну чего, друг, попробуем? Он осторожно, словно боясь, что мертвец цапнет зубами, прикоснулся к безвольно свесившейся голове, покрытой коркой спекшихся от крови русых волос, и закрыл глаза. Видение не заставило ждать…
Застывшее в зените солнце припекало макушку, разливая по телу приятное, умиротворяющее тепло. Работа, начатая на рассвете, подходила к концу. Кровля прохудилась еще в прошлом году, а заменить только нынче руки дошли.
— Давай поманеньку, Анютка! — озорно крикнул Трофим Рыков, стоя на крыше. — Много не вяжи, у меня столько сил, как у тебя, нет!
— Скажешь тоже, батюшка. — Анька, отцовская отрада и надежда, подвязала пушистый сноп. — Готово!
Трофим потянул веревку, перебирая руками, и затащил на верхотуру ворох сухой, золотистой соломы. Отвязал и перебросил сыну Никите, одетому в одни застиранные портки. И невольно залюбовался. Под загорелой дочерна кожей сына играли узлы гладких мышц. Был Никита строен, жилист и быстр, в работе не уступая отцу, даром что парню шел лишь пятнадцатый год. За зиму вымахал на пару вершков, раздался в плечах, скоро будет мужик. Девки косяками ходят, никакого отбою нет.
— Еще давай, батюшка! — Никита уложил сноп на стропила.
— Побойся бога, парень. — Трофим утер пот со лба и крикнул копавшейся в огороде жене: — Ульяна, забери ты его, измывается над отцом. Загонял, спасу нет!
Ульяна бросила пропалывать репу, выпрямилась и заслонилась от солнца рукой, любуясь мужем и сыном.
— Изнемогаешь, Трофимушка?
— А то! Молодость-то вон, затыкает за пояс меня!
— А чего тянуть? — оправдался Никита. — Мне еще воды в баню таскать.
— Ты уж пожалей отца, — притворно охнула Ульяна. — Загубишь старого, останемся в сиротах.
— Я те покажу старого! — погрозил ей Трофим. — Старый конь борозды не испортит. Нынче же ночью будем на сеновале пахать!
Никита фыркнул, Анна прикрыла ладошками рот.
— Нашелся пахальщик, — отмахнулась жена. — Только грозишь!
Трофим рассмеялся, шалый от счастья, и замер, прищурив глаза. За деревней, на расплывшемся от времени и непогоды кургане с одиноко торчащей на вершине корявой березой появились две фигуры в черных балахонах до пят. Незнакомцы стояли и смотрели на Торошинку.
— Ты чего, батюшка? — спросил Никита.
Трофим пальцем указал на курган.
— Это кто? — понизил голос сын.
— Вроде монахи, — предположил Трофим, и тут ему словно влетело обухом по голове. В затылке лопнуло, и он едва не свалился с крыши, каким-то чудом успев уцепиться за печную трубу. Рядом послышался вскрик и мягкий удар. Мутная пелена спала с глаз, и Трофим засипел, увидев Никиту, распластавшегося внизу, на земле. Крик застрял в глотке. Анна застыла в двух шагах от упавшего брата, улыбаясь пустой, глупой улыбкой. Ульяна, пошатываясь и спотыкаясь, шла к калитке, словно не замечая случившегося. Она вышла со двора и присоединилась к соседям, медленно бредущим по улице. Анна повернулась, похожая на ожившую куклу, и пошла следом за матерью. Никита поднялся на четвереньки, встряхнулся как пес и пополз на карачках, приволакивая сломанную левую ногу. Трофиму было плевать, новый невидимый удар отправил его в сладостное небытие. Он медленно слез с крыши и влился в процессию таких же безразлично бредущих односельчан. Трофим услышал зов. Невидимый хозяин, жестокий и справедливый, велел явиться к нему. В воротах скалились и рвались на цепях огромные псы. Никто не обращал внимания на взбешенных зверюг. Хозяин торопил, хозяин требовал, хозяин ждал. Люди, растянувшись рваной цепочкой, шли к лесу в страшном молчании. При хозяине нельзя говорить, хозяина можно лишь слушать, а потом, поскуливая от радости, выполнять любой, самый безумный приказ. Крупицы разума, тлевшие в Трофиме, погасли под ливнем чужих мыслей и образов. Не было страха и сожалений, осталась истовая, собачья потребность служить. Навстречу из леса выступили размытые, сизые тени. Трофима подхватили ласковые, дружеские руки, и он поплыл, земля ушла из-под ног. Хозяин ждал, обещая невиданное, беззаботное удовольствие, которому не будет конца. Перед глазами мелькнули остро заточенные колы. Трофим почувствовал толчок и завис в пустоте, соединив руки с другими счастливчиками. Они жаждали встретить хозяина. Трофим вдруг очнулся, вырвался из обманчивой неги, и вместо обещанной радости пришла дикая, невыносимая боль…