Томазова порядочно растрясло, голова гудела, к горлу то и дело подступала кислая рвота. Меньше всего ему хотелось обблеваться в карете, монашки, понятное дело, вида не подадут, но ведь сам сгоришь со стыда! Доктор, ученый человек, и так опозориться. Не приведи Господь Бог!
Он глубоко задышал, успокаивая бунтующий желудок. Радовало одно: от дома до монастыря всего девять верст, а в пути больше часа уже.
Томазов не выдержал, приоткрыл дверцу и крикнул:
— Долго еще?
— Скоро, милостивец, скоро, — отозвался один из двоих сидевших на облучке, мрачного вида бородатый старик. — Воронье урочище минули, теперь рукою подать.
— Побыстрее нельзя? — скорчился Петр Петрович.
— Отчего нельзя, можно, — согласился старик. — Лошадки у меня бойкие. Вот только дорога херовая. Тут давеча случай такой был, барина везли одного, тож хотел поскорей, а карету на яме тряхнуло, барина подбросило, да, прости Господи, жопою шандарахнуло. Внутрях у него треснуло, ноги и отнялись. Так чего, надо скорей?
— Спасибо, я никуда не спешу. — Петр Петрович закрыл дверь и едва не расплакался. Вот угораздило! Ехидный дед обликом походил на разбойника, поди по молодости резал на тракте добрых людей. А второй еще хуже, рядом с дедом сидел здоровенный детина в плаще-пыльнике, так тот и двух слов не сказал. Зыркал угрюмо, а на коленях короткое ружье с широким стволом. В бандитское укрывище привезут и поминай как звали.
Карета вильнула в раздолбанной колее и выскочила из леса. Разом посветлело, по сторонам раскинулись нежно зеленеющие поля. Томазов облегченно вздохнул. Где возделанная земля, там жилье и люди и никаких тебе разбойничьих гнезд. Разбойники, сеющие хлеб, — это форменный нонсенс!
Дорога выгнулась коромыслом, и по левую руку Петр Петрович увидел белокаменный монастырь: высокие стены, величественный храм, стрелу колокольни и золоченые купола, ярко сверкающие крестами в последних лучах заходящего дня. Уф, добрались.
Карета мягко качнулась и замерла, всхрапнули лошади. Петр Петрович торопливо вывалился на свежий воздух и с наслаждением выпрямил тощие, с распухшими коленками ноги. Над головой нависла массивная башня с воротами, окованными железом. Чернеющие бойницы посматривали настороженно и испытующе. Стены не меньше пяти саженей высоты поверху защищал покатый шатер. Всякий монастырь на Новгородчине крепость, сюда побегут, спасая жизни, смерды с окрестных селишек и деревень, едва появится враг. С этих стен на осаждающих будут литься вар и смола, лететь камни, пули и стрелы. Здесь развернется лютая сеча, пока не подоспеют войска.
Старик-возница подхромал к воротам. С грохотом открылось узкое, не больше ладони окно.
— Дохтура привез. — Дед кивнул за спину.
Окошечко захлопнулось, царила полная тишина. Петр Петрович почувствовал себя неуютно, словно грешник на исповеди. Поганое чувство, когда тебя видят, а ты никого.
Натужно лязгнуло, в воротах отворилась неприметная калиточка.
— Ступай, барин, прости, коль что не так. — Старик поклонился. — Завтра поутру жди, заберем.
— А вы куда на ночь глядя? — Томазову отчего-то не хотелось оставаться здесь одному.
— Мы привычные, барин, бог не выдаст, свинья не съест. — Дед заковылял к карете, сухонькими руками гладя лошадиные бока и проверяя упряжку.
Под сводами надвратной башни колыхалась мутная полутьма. У стены, опустив головы, замерли две монахини, третья, высоченная, выше Томазова на целую голову, сухая как щепка, с неприятным лицом и колючими глазами, скрипуче спросила:
— Вы врач?
— Томазов, — отрапортовал он. — Меня вызвали осмотреть тела.
— Сестра Мария, — представилась каланча. — Идите за мной.
«Фефтра Мария, — передразнил про себя Петр Петрович. — Хотя бы улыбнулась ради приличия. Как будто я в гости напрашивался». Он поморщился, обратив внимание, что монашки у ворот прикованы за пояс на длинных цепях. Господи, а ведь просвещенный век на дворе…
Они пересекли вымощенный булыжником двор и вошли в длинное двухэтажное здание, примыкавшее к храму. Тусклый свет из крохотных окон под потолком чуть освещал узкий коридор со множеством дверей по одной стороне. Пахло конопляным маслом и сыростью. Томазов краем уха уловил тихое пение.
— Хорошо тут у вас, спокойно, — сказал он. Монахиня не ответила, давая понять, что присутствие постороннего нежелательно и его просто вынуждены терпеть. Ни перекусить, ни выпить квасу с дороги не предложила, как в глубине души искренне надеялся Томазов. Гостеприимством в монастыре не злоупотребляли. Осталось плестись за сестрой Марией и пялиться на тощую задницу. Петр Петрович с трудом подавил глупый смешок. Давеча на ярмарке бродячий театр урезал комедию про злую монашку и напористого солдата. Ой, чего было! Народишко валом валил, даром что за вход драли по четыре гроша. Ушлый солдат, наварив каши из топора, задирал монахине рясу и всякое непотребство творил. В пылу утех у актрисы на всеобщее обозрение, будто случайно, выпадала огромная, мягкая грудь. Зрители свистели, улюлюкали и давали советы. Одна особо впечатлительна дама стыдливо раскраснелась и убежала в слезах. Тучный рыжебородый купец в изрядном подпитии полез на сцену помочь солдату, и тут уж сущая вакханалия началась. Такая срамотень богомерзкая, что Петр Петрович трижды на представленье сходил, с каждым разом все больше убеждаясь в развращенности нравов. Хотел и в четвертый сходить, да кончились деньги.