— Пап? Не мог бы ты…?
— Проверить птенцов, потому что ты снова проспала?
— Ну, да. Извини, — я попятилась. — В эти выходные мы едем в Ванкувер делать татуировку на мой день рождения.
Он отрицательно покачал головой и направился большими шагами к сараю.
— Ну конечно, уходишь от разговора, — сказала я. — Какие у меня будут неприятности, если я её сделаю?
— Завтра татуировки не будет, Майя, — крикнула мама. — Мы это ещё обсудим. А теперь шевелись.
Папа исчез в сарае, где я держала раненых и брошенных животных, которых он находил в парке. Я их выхаживала и отпускала, если могла, или передавала в центр для диких животных, если не могла их выходить. Они не домашние животные. Фитц был исключением. Его поймал капканщик, который никогда не видел рысей на острове, и позвонил моему отцу. После того, как Фитц поправился после ампутации, я его выпускала два раза, но он возвращался. Так он дал понять, что остается даже ради еды и защиты от хищников с их четырьмя лапами.
Моим единственным домашним питомцем был Кэндзи, немецкая овчарка, которую родители купили, когда мы переехали в Сэлмон-Крик, и они решили, что стофунтовый пес будет хорошим другом для девочки, которая любит бродить по лесам, набитым медведями, пумами и другой живностью, которые могли принять ее за легкую закуску.
Было бы все по-другому, если бы я взяла Кэндзи с собой на озеро в прошлом году? Серена и я никогда не брали Кэндзи с собой, потому что когда мы с Сереной бесились, она думала, что мы тонем, и пыталась нас спасать. Кэндзи могла бы спасти Серену.
Я много об этом думала. Я много думала обо всем. Шесть месяцев психотерапии не убедили меня в том, что я не права, когда говорю, что могла спасти Серену.
Мне не хотелось так начинать свой день, поэтому я отодвинула эти мысли в сторону, когда мы шли. Стояло божественное осеннее утро, необычно сухое для этой части острова Ванкувер. Массивные канадские ели и кедры обрамляли дорогу, изрытую колеей. Ветер заставлял танцевать солнце в качающихся ветвях и Кэндзи металась вдоль дорожки, кидаясь на солнечные пятна как щенок. Пронизывающий ветерок разогнал остатки сна, тревожа мозг запахами кедра и плодородной, влажной от росы земли.
Утро было тихое, как обычно. Никакого пригородного движения. Мы — единственная семья, живущая в парке. Это частные владения. И целый город тоже.
«Сент-Клауд Корпорейшн» купили эту землю за пять лет до моего рождения и решили, что это будет прекрасным местом для размещения сверхсекретного исследовательского центра.
Здесь жило менее двухсот жителей. Они получали выплаты от семьи Сент-Клаудов. Они жили в домах, принадлежащих Сент-Клаудам. Странно, я знаю, но я не жалуюсь, потому что город окружали тысячи акров наипрекраснейших диких лесов и это место я называла домом.
Когда мне было пять, у Сент-Клаудов умер лесник и они начали поиски нового. Они нашли моего отца, который был рэнджером в Орегоне. Моя мать канадка, хотя принадлежит к народности Хайда. Для нее эта работа означала возвращение домой. Для отца эта была возможность всей его жизни. Для меня это означало расти в самом удивительном месте на планете.
Но здешняя жизнь имела и свои трудности. Включая транспорт. Раньше папа отвозил меня в школу каждый день, а теперь Дэниел забирал меня в своем грузовике у ворот парка — он не решался вести машину по неровным тропам парка, если в этом не было необходимости.
Формально парк открыт для посещений, но только потому, что он продается. Можно сказать, что «Сент-Клауд Корпорейшн» красную дорожку туристам не разворачивает. Парк предоставляет минимальные услуги. Как и сам город. Сент-Клауды были не в состоянии купить каждый домик и палаточный лагерь между городом и жилыми районами, поэтому у нас бывают «дачники» — туристы и жители, арендующие домики, которым нужно первое необходимое вроде продуктовых магазинчиков и газа и которые едут за этим в Сэлмон-Крик.
В это время года редкий посетитель парка бывает не местным. Поэтому когда я услышала женский крик, первая моя мысль была о самке пумы, рискнувшей попытать счастья в парке.
Кэндзи навострила уши. Она не особенно волновалась, потому что как любая другая собака она не понимала, что это пума. Родители купили мне большую собаку, чтобы она защищала меня он местных крупных кошачьих, но Кэндзи была единственной собакой на острове, которая их по-настоящему не воспринимала. Медведи, волки, барсуки и лисы превращали ее в сторожевого пса. Но не кошки.
Когда я заметила пуму, растянувшуюся на толстом сосновом суку у ворот парка, я не удивилась. Я не могла сказать то же самое о женщине, уцепившейся за верхнюю ветку. Именно она кричала. Пума — взрослый самец с рваным ухом, которого я звала Марв, — уставилась на нее, не веря тому, что кто-то может быть настолько глупым, чтобы спасаться от кошки на дереве.