Свинья неблагодарная!..
Не без удивления Гермиона вдруг осознала, что является «счастливой» обладательницей поистине ангельского терпения. Да что там, серафимского! Рядовые посланцы Рая не продержались бы в обществе негодующего Малфоя и пяти минут, в то время как Гермиона умудрялась таскать огромные пакеты с продуктами из единственного местного магазинчика, готовить как минимум трижды на дню, регулярно стирать и убираться, до сих пор не предприняв ни единой попытки придушить напыщенного с_киного сына голыми руками. Разумеется, мамина ненаглядная радость отлично знала, как включается плита, а также, несомненно, периодически ознакамливалась с их обоюдным графиком поддержания чистоты в доме, который висел прямо на барахлящем холодильнике, но не особо стремилась его соблюдать. Лишь один раз Гермиона удовлетворенно наблюдала за тем, как смотрящий на нее волком Малфой с мученическим выражением лица елозит грязной тряпкой по полу, лениво подталкивая ее ступней. Что касается Нарциссы, то все это не имело к ней никакого отношения. С самого первого дня пребывания здесь она автоматически освободилась от любых домашних обязанностей, впрочем, по не совсем ясным для гриффиндорки причинам. Ну, то есть… Вполне себе ясным, но нисколечко не обоснованным для Гермионы: Малфой очень сильно любил свою мать, которая отвечала ему безграничным обожанием, так что в их отношениях установилась абсолютная взаимная гармония. И это было… Крайне необычно и как будто бы даже противоестественно. Оказывается, даже у Малфоя имелись какие-то светлые чувства, по крайней мере, сыновьи, и слизеринец не упускал случая проявить их. Он таскал ей завтрак в постель на подносе и старался отвлечь-развлечь, как только мог, потому что смотреть подозрительный «маггловский ящик с картинами» она наотрез отказывалась.
— Матушка, ты, наверное, устала, пойди-отдохни, — раздосадованная гриффиндорка почти неосознанно, но с большой долей ехидства перекривляла блондина, очень похоже изображая его типичную обходительно-шелковую манеру общения с матерью. — Конечно, устала, ведь ничегонеделание ужасно утомляет!
Малфои уже не раз показывали и доказывали свою нерушимо-монолитную сплоченность. Они были готовы пойти на любые ухищрения и преступления, какими бы гадкими, подлыми и низменными те ни были, ради друг друга. Семья для них всегда была на первом месте, и это… почему-то порядком коробило и нервировало Гермиону до чертиков. Должно быть, то были отголоски тягостных непрошенных размышлений о бездонной пропасти во взглядах и нравах, что извечно была разверзнута между ними. Если Уизли были готовы пожертвовать всем, чтобы спасти остальных, то Малфои без раздумий пожертвовали бы целым миром, чтобы спасти одного из своих.
Каково это — быть Малфоем? Слава Мерлину, я об этом никогда не узнаю…
Большинство из вышеперечисленных вещей можно было стерпеть, со многими — смириться, на некоторые — просто махнуть рукой и закрыть глаза, но… В действительности ничто из этого не являлось главной причиной нарастающего беспокойства и усиливающейся смутной тревоги Гермионы, которые все ощутимее преследовали ее на протяжении последних нескольких дней. Малфой и вправду вел себя довольно… странно. То есть само их неожиданное и вынужденное соседство было до безумия, до невероятия, до невозможности странным, и все же! И все же… Она могла поклясться, что слизеринец следит за ней. Не просто смотрит на нее или наблюдает за тем, что она делает, а именно следит. Скрытно, осторожно и фактически незаметно: явных доказательств этого у нее не было, но Гермиона немедленно покрывалась десятками и сотнями будоражащих мурашек, когда спиной или затылком ощущала этот его загадочный и откровенно жутковатый взгляд, от которого тут же становилось не по себе. Сталкиваться с чем-то подобным ей еще не приходилось, и гриффиндорка пыталась понять, что творится в своенравной слизеринской голове, но пока безрезультатно. В том, что у маменькиного сынка имеется цветущий посттравматический стресс с легкими проявлениями набирающего силу невроза, не оставалось никаких сомнений. А у кого его не было?.. Почти все они тащили за собой увесистый послевоенный «багаж», но Малфою, похоже, досталось чересчур много поклажи.