В то лето Джо несколько раз навещал брата в Ливенуортской тюрьме. К этому времени он уже так сильно пристрастился к наркотикам, что практически забыл о Чарлзе Харрелсоне. Но где-то в конце июля в один из периодов просветления он осознал, что Харрелсон не явился на суд, который должен был рассматривать его дело в Хьюстоне. Джо Чагра, конечно, тоже не пришел. Таким образом, Харрелсон теперь официально считался лицом, скрывавшимся от правосудия. Поскольку Джо был одновременно адвокатом и Джимми, и Харрелсона, он неожиданно оказался в центре событий, которые вылились затем в одну из самых ожесточенных судебных схваток за всю историю Америки. Джо неожиданно для себя понял, что сам может стать объектом расследования. И помешать этому он уже не мог. Рано или поздно соучастники преступного сговора, стремясь облегчить свою участь, вынуждены будут пойти на сделку с властями, и тогда им с братом несдобровать. Джо, разумеется, был предан Джимми и готов был защищать его до конца. Помутившимся от наркотиков разумом Джо понял, что ему ничего другого не оставалось, как ждать и надеяться, что все как можно дольше будет оставаться на своих местах, отчего выиграют оба его клиента. Как, впрочем, и он сам. Он сознавал, что надежды на это практически равнялись нулю. Но другого выбора у него не было. А тем временем ему нужно было сделать все возможное, чтобы защитить Джимми.
В конце августа Харрелсон позвонил Джо Чагре и сказал, что он в ужасе: за всеми деревьями у дома Вирджинии Фара прячутся "нарки". Затем он исчез куда-то на несколько дней, а потом снова позвонил из Хьюстона и стал рассказывать еще более ужасные истории: о вертолетах, которые якобы гоняются за ним, и о маленьких человечках, которые просверлили дырки в стене его ванной в мотеле и теперь подсматривают за ним. Харрелсон настаивал на том, чтобы Джо записал на магнитофон его бессвязный, почти бредовый (хотя и не лишенный смысла) монолог, в котором тот отрицал, что они с Джимми Чагрой вступили в сговор с целью убить Вуда или кого-то там еще. В тот момент Джо, конечно, об этом не знал, но Харрелсон нацарапал еще и "завещание" на настольном календаре в номере мотеля. В нем он просил, чтобы после смерти его кремировали, а пепел развеяли над зданием федерального суда имени Джона Вуда в Сан-Антонио — "этой жалкой пародией на храм правосудия". Далее он написал о своей любви к Вирджинии Фара, а также к другим женщинам, а в заключение, как мог, извинился: "Мне жаль. Не себя, а тех, кому я причинил боль, тех, кто любил меня, и тех, кто любил убитых мною. Но я никогда не убивал никого, кто этого не заслужил".