Она лежала, положив ему голову на плечо, и он вдруг почувствовал короткий влажный ожог.
- Ты плачешь?
- Немножко. Я ведь еще и баба, а не только твоя напарница. Извини, Сережа!
- Ах ты, Господи! - сказал он с тоской. - Как хочется, чтобы ты назвала меня когда-нибудь настоящим именем...
- Когда-нибудь?
- Да...
Она вскоре успокоилась и забылась. Короткая летняя ночь ползла за окном. А он смотрел на медленно светлеющую полоску неба между шторами и не смел пошевелиться - затекла рука, на которой спала Людмила. Вдалеке крикнул петух, по соседству отозвался другой. Рассветный ветер качнул в саду старые яблони, и они тяжело вздохнули. А ведь все просто, подумал он, слушая скрипы и шорохи во дворе. И улыбнулся осторожно, словно боялся порвать кожу на скулах. Улыбнулся и заснул, и ничего ему не снилось...
За завтраком сменщик Борис спросил:
- Где я тебя видел?
- На стенде "Их разыскивает милиция", - сказал Акопов, глядя в тарелку с овсянкой.
- Нет, не там. Но видел точно!
Борис был раздавшимся рыхлым мужиком, хотя и не совсем уж пожилым. Что называется, без особых примет - круглое лицо, нос картошкой, маленькие глазки цвета пыли, еле заметные брови, тонкий рот и зачесанные назад бесцветные волосы.
Из таких, что наткнешься в толпе - через минуту не вспомнишь. Единственной приметой, из-за которой бывшему оперативнику пришлось подаваться в технари, был багровый пузырчатый рубец. Он шел по плечу через ключицу, захватывая левую сторону шеи и прячась за скрюченным бесформенным ухом.
В одной из командировок Борис горел в "вертушке"
под Багланом.
И жена его Нина тоже внешне не выделялась - невысокая, с темными короткими волосами и мелкими чертами смугловатого лица. Пока не родила второго, она считалась мастером наружного наблюдения. Но и ей пришлось переучиваться. Впрочем, на судьбу супруги не жаловались, службу исполняли не за страх, а за совесть. И насчет спокойно обеспеченной старости не сомневались. За царем не пропадет...
Они жили на даче почти неделю, и, встречаясь с ними у аппаратуры или за обеденным столом, Акопов чувствовал глухое и необъяснимое раздражение. Хотя прекрасно понимал, что не имеет никакого права на подобные эмоции. И все же... Пока тут не было супругов Селезневых, старый дом представлялся убежищем, этаким уютным, пусть и скрипучим, гнездышком на двоих. А теперь дача превратилась в базу, в схрон, в рабочую точку. Все стало на место. Управление покупало дачу не для того, чтобы Акопов здесь расслаблялся в обществе милой женщины - дом нужен был для дела. Для того, чтобы свернуть шею Антюфееву и его друзьям. Конечно, Борис мог бы быть не таким бесчувственным бревном: не изводить старыми глупыми анекдотами и почаще менять футболки... Но тут уж ничего не попишешь. Напарников не выбирают.
- Ну, так где я тебя видел?
- Отстань от человека! - сказала Нина и шлепнула мужа по спине. - И перестань дымить - не в ресторане.
- Должен вспомнить, - упрямо сказал Борис. - Ты же знаешь, Нинок, я ничего не забываю.
А тут - провал. Обидно!
- Ладно, хочешь, скажу, где ты меня видел? - спросил Акопов, принимаясь за чаепитие.
- Нет! - панически замахал руками Борис. - Я сам должен вспомнить. Сам!
Из комнаты на первом этаже вышла Людмила.
Как всегда, свежа и прекрасна.
- Идите отдыхать, - сказала она супругам. - Постель готова, ставни прикрыты.
Борис потер лицо, выбил трубку и шутливо козырнул:
- Пост сдал! Начнется шухер - будите...
День поворачивался к вечеру, а "шухер" не начинался. Акопов изобразил в огороде трудовой героизм - прополол картошку, выбрал в клубнике спелые ягоды. Работал он в одних легких спортивных штанцах, а солнышко нагоняло загар.
Что и говорить - удружил Савостьянов с заданием. Дачка, солнце, свежий воздух, крепкий сон.
Свои огурцы. Женщинка под боком. Тоже пока своя... На такой боевой вахте можно до пенсии стоять. И дальше - до архангельского призыва, до Божьего дембеля.
Недели через две после того, как они с Людмилой стали дачевладельцами, Акопов имел на очередном инструктаже неуставный разговор с начальством.
- Может, Юрий Петрович, вы меня вообще решили выключить из серьезной игры? Насколько помнится, речь шла о государственном перевороте, о заговоре. А я чем занимаюсь? Вы не пробовали подслушивать, как клиент чавкает, а потом пердит от скуки? В следующий раз пошлите хотя бы в винный магазин. А еще лучше - в женскую баню. Я под мочалку загримируюсь.
- Загримируется он! - рассердился Савостьянов. - Обидно, что не понимаешь всей сложности задачи. Ты мне нужен возле Антюфеева не только в качестве регистратора звуковых колебаний. А если завтра потребуется вывести клиента из обращения?
Чтобы не пердел, допустим? Опергруппу прикажешь высылать на этот случай? А если тебя самого засекут и надумают загасить? Охрану ставить? Нет, брат, не спи на ходу - ты там под высоковольтным проводом находишься.
- Понимаю, - вздохнул Акопов. - А все-таки скучно.
- Веселых переворотов не бывает, - сказал Савостьянов. - Потому что в них, как правило, играют очень скучные люди. Терпи, казак!
Больше Акопов не заикался о своем самочувствии. А визит людей то ли из МГБ, то ли из ткачевской контрразведки подтвердил правоту генерала:
расслабляться нельзя, работать действительно приходится под высоковольтным проводом. Акопов и сам понимал - он красиво извернулся в безнадежной ситуации, и не каждый на его месте сумел бы так мгновенно и убедительно сымпровизировать.
Медвежатники, допустим, из МГБ, работая превентивно и прощупывая всю улицу, к Акопову пришли, почему-то дождавшись, пока дома никого не будет.
Случайность? Нет... Наверняка знали: Акопов с Людмилой переехали в Поваровку недавно. И они хотели узнать, связана или не связана внезапная покупка старой дачи с активизацией гостевой жизни на фазенде Антюфеева. И если тут задействованы люди МГБ, то это значит, что какая-то часть министерства сочувствует целям Ткачева...
Акопов искренне надеялся, что незваные посетители рассеяли свои опасения, познакомившись с ним, простым советским уркой, заработавшим срок, честно отсидевшим и так же честно завязавшим с проклятым темным прошлым. Бывший урка, а ныне отдыхающий раком на грядке трудящийся - это свое, родное до зубной боли, привычное. Безгрешные раскаявшиеся урки не мешают большой политике. И маленькой - тоже. Они слишком хорошо знают цену свободе.