Она посмотрела на индейца испуганными глазами, губы ее задрожали. Едва дыша от волнения, она заломила руки и зарыдала.
— Отец! Отец!
Индеец молча опустил голову.
— Погиб! И мать тоже! Все погибли!
Убитая горем девушка судорожно прижимала руки к груди. Вся сотрясаясь от рыданий, она упала, как отяжелевший от капелек росы цветок, и залилась слезами.
— Пери мог спасти только тебя, сеньора! — печально прошептал индеец.
Сесилия гордо вскинула голову.
— Почему ты не дал мне умереть вместе с ними? — воскликнула она в отчаянии. — Разве я просила меня спасать? Разве я нуждалась в твоих услугах?
На лице ее появилось выражение необычной для нее энергии, воли.
— Ты должен отвезти меня туда, где лежит тело моего отца. Место его дочери там… А потом — уходи! Ты мне не нужен.
Пери весь затрясся.
— Послушай, сеньора… — пробормотал он покорно.
Девушка окинула его таким гордым взглядом, что индеец умолк и, отвернувшись, закрыл лицо руками.
Из глаз его хлынули слезы.
Сесилия подошла к реке и, устремив глаза в ту сторону горизонта, где остался ее родной дом, опустилась на колени и долго, горячо молилась.
Она немного успокоилась; молитва принесла ей облегчение, наполнила ее сердце тихой кротостью, какую всегда дает надежда на жизнь за гробом, соединяющую тех, кто любил друг друга здесь, на земле.
Теперь она могла подумать о том, что случилось вечером. Она старалась припомнить все обстоятельства, предшествовавшие гибели ее семьи. Однако воспоминания ее обрывались на той минуте, когда, уже полусонная, она говорила с Пери вырывавшимися у нее из глубины души простыми словами:
— Лучше умереть, как Изабел!
Вспомнив эти слова, она покраснела. Когда она увидела, что в этом лесном безлюдье она одна с Пери — ее охватило какое-то беспокойство, какая-то смутная тоска, тревога, страх, причины которых она не могла понять.
Может быть, то было внезапное недоверие, гнев на индейца: зачем он спасал ее от гибели, одну из всей семьи?
Нет, дело было не в этом. Напротив, Сесилия знала, что несправедлива к своему другу, — он ведь совершил ради нее невозможное. Если бы не безотчетный страх, который овладел ею, она бы, верно, позвала его сама, чтобы попросить прощения за эти суровые и жестокие слова.
Девушка боязливо подняла глаза и встретила грустный, умоляющий взгляд Пери. Она смягчилась; она забыла обо всех своих страхах, и на губах ее появилась едва заметная улыбка.
— Пери!
Индеец снова задрожал, но на этот раз уже от радости. Он упал к ногам своей сеньоры, которая стала вновь такой же доброй к нему, какою была всегда.
— Прости Пери, сеньора!
— Это ты должен меня простить. Я обидела тебя! Но ты же сам знаешь: я не должна была покидать моего несчастного отца!
— Это он приказал Пери тебя спасти! — сказал индеец.
— Как это? — вскричала девушка. — Расскажи мне, друг мой.
Индеец рассказал Сесилии обо всем, что произошло в тот вечер, и довел свой рассказ до роковой минуты, когда весь дом взлетел в воздух от взрыва и превратился в груду развалин.
Он рассказал ей, как уговаривал дона Антонио де Мариса бежать вместе с нею и как фидалго отверг его план, сказав, что долг и честь требуют, чтобы он встретил смерть на своем посту.
— Бедный отец! — прошептала девушка, вытирая слезы.
Оба замолчали. Потом Пери закончил свой рассказ, упомянув о том, что дон Антонио крестил его и поручил ему спасти дочь.
— Так ты крестился?! — воскликнула Сесилия, и в глазах ее засветилась радость.
— Да, твой отец сказал мне: «Пери, ты теперь христианин, я нарекаю тебя моим именем!»
— Благодарю тебя, господи! — воскликнула девушка, сложив руки и поднимая глаза к небу.
Но, устыдившись этой радости, она закрыла лицо руками и вся зарделась.
Пери пошел собрать ей на завтрак сочных плодов.
Лучи солнца стали блееднее. Пора было плыть дальше чтобы, пользуясь вечернею свежестью, побыстрее добраться до селения гойтакасов.
Индеец робко приблизился к девушке.
— Что Пери теперь должен делать, сеньора?
— Не знаю, — нерешительно сказала Сесилия.
— Ты не хочешь, чтобы Пери отвез тебя в табу белых?
— Такова воля моего отца? Значит, ты должен ее исполнить.
— Пери обещал дону Антонио доставить тебя к его сестре.
Индеец спустил лодку на воду. Когда он взял девушку на руки, чтобы перенести ее в лодку, она в первый раз почувствовала, что сердце его бьется совсем близко.
Вечер был восхитительный: заходящие лучи солнца, просачиваясь сквозь листву деревьев, бросали золотистые отблески на белые цветы, которыми был усеян берег реки.
Воркованье горлиц доносилось из чащи леса; ветерок, теплый от испарений земли, был напоен ароматом полевых цветов.
Лодка заскользила по поверхности реки и легко, как речная цапля, понеслась вниз по течению.
Пери сидел впереди и греб.
На дне лодки, на ковре из листьев, которые разостлал Пери, полулежала Сесилия; погруженная в свои мысли, она вдыхала запахи прибрежных растений, запах свежего воздуха и воды.
Когда взгляд ее встречался со взглядом Пери, ее длинные ресницы опускались, прикрывая на мгновение глаза, томные и печальные.
Ночь была тихая.
Лодка скользила по реке, оставляя за кормой борозды пены; сверкнув на мгновение отраженным светом звезд, они потом исчезали, точно улыбка на устах женщины.
Ветер стих; от спящей природы веяло покоем бразильских ночей, теплых и благоуханных, исполненных чарующей прелести.
Плыли они в молчании. Эти два существа, затерянные в безлюдии, оказавшиеся вдвоем среди природы, не решались произнести ни слова, как будто боясь разбудить ночное эхо.
В памяти Сесилии вставала вся ее жизнь: беззаботные, спокойные дни ее тянулись как золотая нить. И нить эту вдруг с такой жестокостью оборвали. Но больше всего вспоминался ей последний год этой жизни, с того дня, когда в нее неожиданно вошел Пери, — тут воспоминания становились намного отчетливее и ярче.
Почему она так трепетно вопрошала эти дни покоя и счастья? Почему мысли ее упорно возвращались к прошлому, стремясь слить воедино события, которым она, в своем безмятежном неведении, раньше почти не придавала значения?
Она сама не могла бы сказать почему; в ее невинной, неискушенной душе все вдруг осветилось новым светом; мечтам ее открылись какие-то новые горизонты.
Возвращаясь мыслями к прошлому, она дивилась тому, как это раньше могла ничего не видеть. Так после глубокого сна глаза бывают ослеплены ярким светом. Она не узнавала себя в прежней Сесилии, бездумной и резвой девочке.
Все теперь переменилось. Несчастье произвело в ее душе внезапный переворот, и новое чувство, пока еще совсем смутное, должно было завершить это таинственное превращение — ребенка в женщину.
Все вокруг, казалось, стало другим. Краски обрели гармонию, воздух пропитался пьянящим ароматом, свет стал таким мягким, каким никогда не бывал.
Цветок прежде восхищал ее только формой и цветом. Теперь он стал для нее живым существом, в котором она ощущала биение жизни. Ветерок, который прежде был всего-навсего колебанием воздуха, напевал теперь удивительные мелодии; его таинственные зовы находили отклик у нее в сердце.
Решив, что его сеньора спит, Пери стал грести совсем тихо, чтобы не тревожить ее покой. Усталость одолевала его. Несмотря на всю его безграничную отвагу, на всю его железную волю, силы начинали ему изменять.
Едва только он вышел победителем из страшной борьбы со смертоносным действием яда, он предпринял попытку, казалось бы, заранее обреченную на неудачу, — спасти жизнь своей сеньоры. Трое суток он не смыкал глаз и не знал ни минуты отдыха.
Он сделал все, что мог, пустил в ход все средства, какие только природа предоставила силе и уму человека. И вместе с тем не одна только физическая усталость подламывала его силы; душа его изнемогла от ужасов и волнений последних дней.