Мамаша помещика Ханыкина Любовь Васильевна верующая и добрая женщина бывшая раньше старостой церкви Казанской иконы Божией Матери в Медыни, рассуждала:
- И с чего это у некоторых людей в нашей России бывает скука?.. Говорит: вот тоска у меня... С чего это тоска?.. Откуда ей взяться? .. И почему ему скучать?.. Зимою, в глухую пору еще можно и усомниться под зимними метелями и стужами, и пожалеть о ком то далеком. О каком близком человеке кто уехал далеко или умер можно вспомнить тогда и погрустить. Или к примеру осенью когда идет холодный дождь, а на кирпичном заводе братьев Кутылиных пускают вонючий противный дым, как будто они там порох жгут, помнишь, когда мы жили в Медыни?. Какой горький дым шел от ихнего завода, так было противно! Но не летом же тосковать, не летом, когда радуются и поют все птицы и все божьи твари.
- Это все от свободомыслия. Заняться им нечем, надзора нет, вот и распустились, - скажет священник Сорока, наливая в стакан домашнего смородинного вина.
- Ага!.. Ага!.. - поддержит разговор пришедшая из Медыни старушка-странница и продолжает свой рассказ:
- Свинья с горки бежит и обернулась клубочком. Как под Сергиевскую горку закатилась, а клубочек так и катится, так и катится!.. Сама я все это видела, истинный крест, видела в Болхове, а нонче ночью мне это все и приснилось!
И все они трое, и священник Сорока, и старушка и Любовь Васильевна истово крестятся.
- Слыхали: черти напали на Козельск.
- А когда?..
- На Святки.
И опять они трое истово крестятся.
- Вот пишет он мне из Калуги, - продолжал Ханыкин, оборачиваясь опять к ближним посетителям кабачка как бы приглашая их к разговору и указывая на приятеля, - вот пишет он мне из Калуги письмецо что тяжело мне и тоска меня замучила, жизнь трудна, сижу один в четырех стенах, поговорить не с кем, и на службе мне ходу не дают, начальство меня не любит. Заезжаю я к нему на Пасху. Подхожу к его квартире. Что такое? Слышу за дверью стуки, крики, вопли. И что же я вижу?.. Открываю дверь, - по комнате бегают и прыгают на кровати три девчонки и мальчишки, визжат, кричат, веселятся. Тут же с ними собачка Жучка носится и прыгает до потолка.
Ханыкин выпил стопочку и закусил холодцом с чибриком.
- Эх, хороша! - крякнул он, - Чистая водочка! Ну и как ты, все так же влачишь свой жребий в губернском правлении?..
Между тем веселье в кабаке продолжалось. Уже двое мужиков встали с лавки и вышли на середину выставив вперед один сапог а другой лапоть обутый в резиновую калошу. Уже все зашумели и заходили кто во что горазд. После четвертой чарочки Арсений Арсеньевич поник головой и лишь изредка кивал в ответ своему приятелю. Из гула и дыма кабака до него доносились только отдельные слова:
- Маруська Танцуй и Шурка Змейка а вот и их подруга.
Он слышал как за соседним столом ехавшие из деревни полицейский пристав и врач негромко обсуждали свое дело.
- Вскрытие и вывернутые карманы показали что доходы покойника были равны нулю.
Выпив водочки и закусив холодцом пристав и врач уехали.
Маруська Танцуй уселась пьяная на лавку и затянула свою песню:
- Я маленькая девочка, я в школу не хожу,
Купите мне ботиночки на кожаном ходу.
Попрыщин вконец опьянел. В дымном тумане горелых свечей и пьяного угара он видел перед собой только лишь лицо своего приятеля Ханыкина.
- Я хочу жениться на губернаторской дочери, - говорил он.
- Ты благородный человек, - сказал Ханыкин привстав с места и прямо посмотрев в его глаза - Это благородно! Это благородно!
Арсений Арсеньевич поник головой. Горе сжало его сердце. Так сильно он воспринимал свое несчастие. Если бы только знал Ханыкин как беспочвенны эти надежды.
- Ты должен спросить у любезной: что я сделал не так? Скажи мне это пожалуйста. Пусть она тебе об этом скажет, и ты узнаешь.Ты должен у нее просить прощения, - говорил Ханыкин.
Но вот кончилась водка и во втором графинчике. Уже были съедены все чибрики, соленые огурцы и холодец. Половой принес им счет на подносе (как господам) подсвечивая себе свечкой.
Глава 10.
Была середина недели, среда. Конец марта. Солнце светило в высокие окна кабинета губернатора сильными и уже жаркими лучами. Зеленое сукно на столе губернатора нагрелось и было горячим. Попрыщин ощущал это своей правой рукой и локтем.
Порыщин сидел в кабинете его превосходительства и очинял ему перья. Он очинил двадцать три пера для его превосходительства и три для Софьи.
Открылась дверь и вошла Софья.
Софья! Она была одна.
Она заметила Попрыщина, взглянула на него и легкая гримаска чуть исказила ее лицо. Ее черные брови недовольно наморщились. Боже мой! Как знакомо было ее лицо, родное, единственное, и вот оно так близко, совсем рядом!
Софья повернулась, закрыла дверь и исчезла в квартире.
Попрыщин бросил очинять перья и побежал за ней. "Будь что будет! - думал он." Сколько мужества, сколько решимости потребовалось чтобы пойти за ней. Но он уже твердо решил что будет теперь всегда самим собой до конца.
Он застал ее как она шла в зале и была посередине зала.
- Ваше превосходительство, не велите казнить а велите миловать вашею генеральскую ручкой!
Попрыщин сжал ее руку.
- Это что же такое? - недовольно спросила она остановившись.
Он увидел вблизи ее чуть повернутое знакомое лицо с маленькой родинкой около брови.
Она выдернула руку и сделала движение уйти.
- Софья Николаевна, но ведь нельзя же так!
- ТАК нельзя. - сказала она делая ударение на первом слове.
- Софья Николаевна, скажите мне что вы обо мне сейчас думаете?
- Я не так воспитана своей матерью чтобы сказать вам это.
Видя что она уходит и уже скрывается за следующею дверью Попрыщин сказал:
- То что Вы делаете это бесчеловечно кем бы я ни был.
Глядя на нее он чувствовал боль от бессилия оттого что он не может выразить и доказать ей и всему окружающему его миру что стал жертвой безнадежных и тяжелых для него обстоятельств.
Попрыщин чувствовал потрясение всех своих нравственных сил, всех душевных глубин после этого разговора.
Вечером закутавшись в шинель он ходил около ее дома: не выйдет ли она чтобы сесть в карету, но нет, не выходила.
В утро прощеного воскресенья гуляя возле губернаторского дома он вдруг увидел как вышла Софья. Она шла одна. Она опять отказалась разговаривать с ним , и только около дома Дружининых взявшись тонкой маленькой рукой в перчатке за калитку уже уходя сказала :
- Кем бы Вы ни были! Кем бы Вы ни были!