====== О скорости, безлунной ночи и горьких воспоминаниях ======
Мотор ревел, но ревел как будто издалека. По крайней мере, для меня он не имел никакого значения. Ни он, ни радио, с шипением и перебоями передающее вудстокский рок, ни Марк, громко вторящий ему. Всё осталось где-то там, позади, в скучном и неподвижном мире, а меня унесло вперёд, туда, где размытые огни и вой ветра, проносящегося мимо ушей. Ветра, приносящего с собой запах пыли, цветов и травы. Прохладного, печального ветра, который бывает только летним вечером.
Быстрее, быстрее, быстрее! Теперь мы не Сандра и Марк, выпросившие кабриолет у общего друга. Мы — хвостатая комета, ветер, свет, и мы несёмся в бесконечность, задыхаясь от нахлынувших впечатлений. Я думаю, что это и есть сама жизнь — попробуй, удержись. Жизнь — это юный подросток, несущийся на всех парах вперёд, пытающийся обогнать ветер, и совершенно не задумывающийся ни о чём, кроме этой пьянящей скорости.
Мы проносимся мимо домов, слившихся для нас в единую кашу. Как и подстриженных деревьев, автоматических поливалок, газонокосилок, магазинов и заправочной станции, где вечно ошивается всякая шпана. К нам приближается дом Леа, странной, несуразной Леа с вечно дергающимся глазом и обкусанными губами, Леа, которая не гуляет вечерами, а сидит дома и злится на ужасную связь. А другой-то у нас нет. Мы ведь живём у чёрта на рогах. Секунда — и этот аккуратный маленький домик с неухоженным садом исчезает позади. Мы проносимся мимо него быстрым красным пятном, оставляя после себя облако пыли и запах бензина.
Я встала и раскинула руки, подставив тело встречному ветру. Он пытался прижать меня обратно к сиденью, и мне от этого стало весело. Сама не понимаю, почему. Просто вдруг самой захотелось стать ветром и унестись на бесплотных крыльях отсюда далеко-далеко.
Скорость снижается, веселье улетучивается. Я пытаюсь поймать это настроение за хвост, но оно слишком юркое. Подобное настроение всегда слишком шустрое, словно бабочка. И так же мало живёт…
— Я же говорил не делать так, — осуждающе сказал Марк про мою манеру вставать, снизив скорость до нормальной.
Мы уже не неслись со всей безбашенностью неудержимой юности. Мы неторопливо ехали по асфальту, остывающему после дневной жары. Рок-эн-ролл сменила какая-то прилипчивая латиноамериканская песня. Марк любил такое, а меня от них тошнило.
— Зачем? — просто спросила я.
— Хорошего понемножку, — хмыкнул Марк.
— Глупость какая-то, — фыркнула я.
— Знаешь, Вампирёнок, сколько не гони, а себя-то позади не оставишь, — улыбнулся Марк, повернувшись ко мне.
У Марка был талант задевать за живое. Он не ставил целью оскорбить кого-то, просто говорил то, что придёт в голову, и так уж получалось, что попадал в точку.
— Ладно, не делай такое лицо. У меня просто бензин кончается.
Он полез в багажник за канистрой. Мог бы и не проверять: он всегда запасается всем необходимым. Такой уж он человек. Забавно. Все, кто нас знали в этом треклятом городе, думали, что он плохой парень, которому внезапно понравилась такая хорошая девочка, как я. Те, кто знали нас поближе, знали, что не такая уж я хорошая. И только я да наш общий друг знали, что он ненавидит вкус алкоголя и никого не осуждает. Что он плачет от латиноамериканских мелодрам и любит котят и попугаев. Он часто посещает городскую библиотеку и ночами напролёт зубрит уроки. И из-за того, что так много читает — хотя и без природного таланта тут не обошлось — у него хорошо поставлена речь. Он красиво говорит и красиво признаётся в любви. Что мог найти такой, как он, во мне, не понимает никто. Не удивлюсь, если и он сам.
Всё началось с одной драки. В средней школе я была изгоем. Это сейчас младшеклассницы советуются со мной по поводу макияжа, а те, кто меня ненавидит — их настолько много, что легче сказать, кто меня не ненавидит — стараются не ссориться со мной в открытую. Тогда всё было по-другому. Тогда я была Чокнутой Сандрой. Упырём Сандрой. Лохушкой Сандрой с вечными синяками и взглядом затравленного щенка — злым и испуганным. Дети услышали слова учительницы о том, что я такая же чокнутая, как и моя мать, и подхватили это.
У меня в те времена была всего одна подруга. Она была толстая и прыщавая, и её тоже все дразнили, а то и били. На этой почве мы и сошлись. Эта самая подруга предала меня, как только предоставилась возможность.
Как будто это было минуту назад, помню гнусные смешки, горящие глаза обступивших меня гиен. Именно гиен. Они были чертовски похожи на них. «Прости, но если я тебя ударю, меня больше не будут дразнить». Толчок в грязь. Крики. «Свинья! Свинья! Кабан-бородавочник!» Проглоченные слезы обиды. Я метала дротики в её портрет, а по ночам мечтала, как вспорю её брюхо. Марк стоял в сторонке, глядя на меня. Что-то понимающее, человеческое читалось в его взгляде. Он подошел ко мне, наклонился. Все почтительно расступились. Уже тогда он научился создавать имидж. Не знаю, откуда у него это. Он не рассказывал.
— Вставай. Встань и дай ей сдачи. Не глотай слезы.
Как заколдованная, я встала. Руки как будто примерзли к телу. Толпа выжидающе смотрела на меня.
— Чего ты ждешь? Бей её. Врежь прямо по лицу. Давай.
— Бей! Бей! Бей! — подхватила толпа.
«Бей! Бей! Бей!», — звенело в ушах у меня всю среднюю школу.
Я не ударила. Я пнула. Прямо в живот. Меня разбирала злость, нечеловеческая ярость. Я била и била её, по прыщавой роже, в хитрые глазки, в пухлый животик, в массивные плечи. Пинала по ногам, по рукам, по всему, до чего могла дотянуться. Она кричала. Я тоже. Толпа ликовала. А Марк молчал. Теперь его взгляд не выражал ничего. Глаза его были красивые, но мертвые. Как у куклы.
С тех пор меня старались обходить стороной. Никакого уважения не появилось. Просто старались не связываться с Психичкой Сандрой. Один раз Альфред, похожий на ангела со своими светлыми локонами, подошёл ко мне со своей вечной свитой из друзей и поклонниц и сказал, что я «классно приложила толстуху».
— Правильно сделала. Нафиг таких подруг. — подтвердил его друг.
Но я никакого удовлетворения не чувствовала. Такое впечатление было, что побила я не её, а саму себя. Такое впечатление у меня и сейчас.
Так я и жила. По-прежнему никем не замечаемая, только теперь меня уже не дразнили, а только шептались за спиной. Марк со мной не разговаривал. Я начала думать, что тогда мне просто показалось. Он просто стоял и смотрел, как одна некрасивая девочка колошматит другую некрасивую девочку. Смотреть на ломающиеся судьбы всегда интересно, а?
Но всё изменилось, когда мы оказались наедине в заброшенном здании. Не знаю, каким ветром меня туда занесло. Просто… звало оно меня, что ли. Это мрачное, полуразвалившееся здание, с гудящими серыми стенами, казавшимися черными посреди вечернего неба, с надписями, налезающими друг на друга, как будто пытающимися перекричать своих соседей, и с мусором и обломками кирпичей, освещаемых лунным светом. Стоп, лунный свет? Только что же был закат… Когда успело так потемнеть?
— Здорово, правда? — услышала я тогда голос Марка.
Я тогда испугалась, подпрыгнула и нехотя развернулась к нему. Я побаивалась его. Иногда побаиваюсь и сейчас.
— Время течёт здесь очень быстро. Раз — и ночь пролетела, а ты даже не заметил. Но иногда… оно замедляется. Как резина растягивается. И тяяяяянется, тяяяяянется, тяяяяянется…
— Хватит! — вскрикнула я.
Он засмеялся над моим испугом. И замолчал, отвернувшись. В руках сверкнула зажигалка. Так мы и стояли — я читала надписи, он курил.
«Пусть и пусто.»
«На неоновых полях дюны порошков.
Однажды и ты туда попадешь.
Я буду ждать тебя.
Я — темный, безликий и мертвый.
Я буду ждать тебя.
И придет время расплаты.»
«Прочти эти строки. Понимаешь, как всё бессмысленно?»
«Ты умрешь, и никто не узнает об этом. Никто не услышит твою вечную агонию»