От неожиданности Карацупа даже остановился. До этого он никогда не задумывался над этим. Но получается — что там, в том, прежнем мире, верить именно приказывали. Тогда получается, что здесь они для того, чтобы проверить — можно ли верить без приказа.
Стоп! А кто проверять будет? Ох, найти бы тех проверяющих, да в глаза бы посмотреть... Словно впервые Карацупа оглядел вытоптанный лагерный плац, поделённый на «локалки», ряды бараков, стоящий отдельно административный корпус, дроу из хозобслуги, метущих плац и шеренгу зеков выходящую за ворота. А ведь и вправду — ничего нового в этом мире они не создали! Ровно под копирку продолжаем делать то, что делали в том, своём мире! Вон даже песни те же самые! Матюгальник на столбе надрывался выдавая «Марш энтузиастов», которым «нет преград на суше и на море».
Так это что же получается — собрали сюда нас всех — от правительства до простых смертных?
Ну хорошо. Нас не спрашивали, когда отправляли сюда. Но и здешних тоже никто ни о чём не спрашивал. Так что, Грин и прав, наверное, когда спрашивал — а нужны ли мы тут со своими идеями.
Никогда ещё Карацупе не приходилось так много думать. С непривычки даже голова заболела. Он всегда был человеком действия. А думать предоставлял другим. Начальству, власть предержащим, да тому же Грину, наконец. Да и пребывание своё здесь воспринимал просто как некую данность.
Вслед за этими спровоцированными Грином мыслями, Карацупа ощутил неожиданную тоску и беспокойство. Прежняя жизнь его была вполне себе безмятежной, но теперь — он это понимал и от этого было вдвойне грустно — возврата к прежнему состоянию не будет.
- Чтоб тебя! - тихо выругался Карацупа.
Из печальных раздумий Карацупу вывело появление Соколка — замначальника по режиму.
- Тебя «хозяин» искал. - сказал ему Соколок.
- Чего хотел?
- А я знаю?
Карацупа подумал, что наверняка его опять хотят куда-то послать. В последнее время «хозяин» очень полюбил гонять Карацупу туда-сюда с различными поручениями: то зэка на соседний лагпункт доставь, то в ближайший город съезди...
Что на этот раз? - думал Карацупа шагая к административному блоку.
В коридоре администрации шёл ремонт. Дроу из хозобслуги белили потолок. Остро пахло побелкой.
- А мы тебя на курсы начальников отрядов хотим послать! - огорошил Карацупу «хозяин».
А почему именно меня? - хотел спросить Карацупа, но вовремя сдержался.
- Снежкин у нас на повышение уходит. Вместо Ёна будет.
- А Ён куда? - совсем не по уставу спросил Карацупа — известие о курсах его здорово огорошило.
- И Ён тоже на повышение. - ответил «хозяин». - Документы твои уже отправлены.
Вот оно как... - пробухало в голове у Карацупы.
- Так что собирайся. Завтра, сразу после утренней проверки подходи на КПП с вещами.
* * *
Трактир был полон и яблоку негде было упасть. Вечер был удачный — рыбаки возвратились в Шкё с промысла с богатым уловом, который теперь был продан, так что удачу можно было и отметить. Хозяйка — немолодая уже, со следами былой красоты, старая дева по имени Гуннильд, резво шныряла между столами, сноровисто разнося кружки с пивом и блюда с закуской, принимала заказы, забирала оплату, отсчитывала сдачу и всё это практически одновременно и ни разу не сбилась. Иногда, впрочем, она на несколько секунд застывала, глядя на какую-то точку на стене напротив трактирной стойки рядом с входом в трактир. Но очередной окрик кого-то из посетителей быстро выводил её из этого краткого оцепенения и она снова бросалась к своим делам.
Когда-то трактир принадлежал её отцу, а Гуна, так звали её тогда, считалась первой красавицей в округе и немало парней в Шкё и в соседних деревнях мечтали, чтобы эта рыжая красотка с ярко-зелёными глазами подарила им хотя бы улыбку, или мимолётный взгляд. Но сердце Гуны было занято. Как его звали-то? Халлас? Ну да — Халлас. Он был нездешний, а откуда-то с гор. Как и почему он оказался здесь, на побережье? А кто его знает! Сам он об этом не распространялся. Просто появился в Шкё — и всё. И поселился в комнате над трактиром. Гуну он едва замечал. Так, здоровался иногда. А рыжая дочка трактирщика влюбилась в чужака с первого взгляда. Иногда он исчезал на несколько дней, а то и на месяц, но потом возвращался в трактир, вешал свой поношенный грубый плащ на гвоздь возле двери и снова водворялся в комнате наверху. Иногда он приводил к себе женщин и тогда Гуна долго плакала по ночам в подушку. Но когда он был рядом ей было достаточно и того, что иногда он скупо улыбался ей, или заказывал у неё выпивку. А его старый плащ висел на гвозде у двери. Исчез он внезапно, никому ничего не сказав в один из дней, когда Гуна с отцом была в отъезде — ездили за припасами. Больше о нём не было ни слуху, ни духу. С тех пор Гуннильд и ждала его. Женихов, которые по-прежнему вились вокруг, она упорно не замечала. Единственной вещью, связующим звеном между ней и невесть куда пропавшим бродягой Халласом, был только гвоздь в стене у двери, на который он вещал свой плащ. Гвоздь этот стал для неё священной реликвией и самым страшным днём, после исчезновения Халласа, стал день, когда гвоздь вдруг выпал из стены и пропал. Гуннильд исползала на коленях весь пол в трактире, но так и не нашла его. Но дырка от гвоздя была хорошо заметна и этого ей было достаточно. Она смотрела на неё и вспоминала его старый плащ, висевший на гвозде, который когда-то был вбит в стену. А потом отец — это было незадолго до его смерти, решил перекрасить стены в трактире и место, где была дырка от гвоздя, заштукатурили и закрасили. Но она всё равно прекрасно помнила, где был вбит этот гвоздь. И именно на это место она и смотрела на несколько секунд прерывая своё бесконечное движение по залу.