– Ты… уверена, что у тебя там все чисто? – спросил он все же ее, когда они уже поджидали сутенера, который должен был снова отвезти ее на угол.
– Да, я недавно сдавала анализы в Габричевского…
«В Габричевского!»
Он всегда удивлялся совпадениям, пытаясь прочесть в них знаки судьбы.
– …и после этого ты первый, – продолжила она с легким презрением. – А у тебя?
– Можешь не сомневаться, – он посмотрел ей в глаза, вспоминая залеченный антибиотиками хламидиоз. – А ты, что, хотела бы заразиться?
– Что за дурацкий вопрос?
Он налил ей еще вина.
– А какие обычно задают клиенты?
– Они обычно интересуются, было ли и нам хорошо, – усмехнулась она.
– Ну… и?
– Это моя работа. Налей еще.
Он налил ей еще вина. Белого вина, сделанного из черного винограда. Сказал:
– М-да-с…Как это у Годара: «Вы любите работу или вы любите работать?» Знаешь, кто такой Годар?
– Знаю, кто такой Годар, – передразнила она, разглядывая этикетку.
Он подлил и себе.
– Мне показалось, что там, на углу, в твоем взгляде было много ненависти.
– Твой любимый фильм – «На последнем дыхании»?
Она продолжала невозмутимо разглядывать этикетку.
– Ты слишком образована для своей роли.
Она вдруг спокойно посмотрела ему в глаза:
– Если честно, то в этой роли я делала это в первый раз.
– Зачем? Из-за денег?
Она отвела взгляд и покачала головой из стороны в сторону.
– С некоторых пор я ненавижу мужчин.
Он медленно поставил бокал.
– Кажется, я догадываюсь, почему.
Она молчала. И он вдруг почувствовал, что начинает задыхаться.
– Тебя предали.
Девушка не отвечала. И он продолжил, обращаясь теперь словно бы даже и не к ней:
– Я знаю этих мастеров самообмана… ты любишь его, а он любит ее, а вместе вы любите одну и ту же иллюзию, с которой рано или поздно надо… кончать.
Он нервно засмеялся и вдруг почувствовал в себе какой-то обвал, обнажение чего-то другого, словно бы эти слова, наконец, освобождали проход.
– К чему ты клонишь? – подозрительно спросила она.
Он задержал дыхание:
– У японцев, знаешь… Мужчина и женщина…
Хотел сдержаться, убеждая себя, что это ложь, то, что он так хочет ей сейчас сказать. Нет, даже не ложь, а безумие. То, что он ей сейчас скажет.
Она неестественно щелкнула зажигалкой и закурила.
«Pall Mall».
Он тоже достал и закурил Pall Mall, еще одна попытка стать наконец конкретным, при всем его безразличии к курению.
– Мы курим одни и те же сигареты, – он лихорадочно подбирал слова, втайне надеясь, что она все же не заметит его дрожи.
Она медленно выпустила дым.
– Ты хотел сказать что-то другое. У японцев мужчина и женщина … что?
И тогда, вновь отдаваясь какому-то тайному мучительному и одновременно сладострастнейшему пороку, он продолжил:
– Мы могли бы встретиться еще раз… Еще один раз.
Она замерла. Ему показалось, что он видит, видит ее насквозь и знает, что проникает и что уносит ее все дальше и дальше.
– Не бойся, я бы обо всем позаботился.
Раздался длинный и резкий звонок, и они оба вздрогнули, словно бы обнаруживая себя опять в кинозале после того, как кончилось это какое-то безумное и завораживающее кино. И так хочется остаться там, «на экране», не видеть и не слышать того, что – здесь. Хлопанье откидных сидений, обыденные голоса. «Тебе понравилось?» «Мне – да. А тебе?» «А мне – нет». Как будто они что-то крадут у тебя. А ведь это твое и только твое. То с чем расстаешься, в надежде когда-нибудь встретиться.
Оказываясь вдруг за одним столом с сутенером, которому он отсчитал еще тысячу, словно бы за ту вторую, еще не начатую серию. Хотя сутенер и не настаивал.
Потом, проводив их до двери…
«Все же у него лицо палача…»
… он снова вернулся в свою комнату с неубранной постелью, вспоминая ее запах, ее пизду и свои слова. На столе, где все еще стояла бутылка Шабли, два бокала и на блюдечке черный шоколад, он заметил сложенный вчетверо листок. Это был номер ее телефона. Только номер телефона, без имени.
5
««Форекс» как система одиночества. Да, Чина, наверное, я всегда мечтал остаться один. И начать все сначала. Ибо смысла продолжать нет. И я по-прежнему состою из одних начал. Иллюзия как будто тебе по-прежнему двадцать. Проклятье неверно понятых афоризмов. «Быть человеком броска, а не пиршества, его эпилога». Или еще, из того же автора: «Как корабль, неспособный закрепить паруса…» А лучше вот это, из другого: «И кого вы не научите летать, того научите быстрее падать»».
Он засмеялся и запустил Интернет. Соединился с дилинговым. Вышел на Forexworld. Завис и выругался:
«Надо было разоряться на Reuters».
Наконец, выбрав валютную пару, фунт к доллару, открыл недельный и дневной графики, определил линии поддержки и сопротивления. Тренд[5] был по-прежнему «медвежий».[6] Он взял «голову и плечи», построил «neckline» в надежде на прорыв цен. Но «бычьего»[7] сигнала не было.
Усмехнулся:
«Медведь давно уже созрел для своей смерти. А бык?.. Где же мой Бык?»
Опять, как и вчера, он почувствовал непреодолимое желание сыграть против тренда.
“Что-то же должно произойти. Что-то же должно рано или поздно совпасть”.
Ему показалось, что он увидел флэт.[8] Он выставил защитный ордер и взял кредитное плечо, чтобы увеличить выигрыш.
«Пятьдесят или сто?.. Сто».
В одно мгновение, если тренд изменит свое направление, он может из своей одной комнаты, заложенной в этом вонючем американском Ситибанке, получить целых двадцать.
«Или даже тысячу… А тысяча комнат, Чина, в отличие от одной… Нет, все же в «форексе» я играю не ради того, чтобы снова с тобою встретиться… Скорее всего, это последняя возможность ничего и никому не доказывать».
На десятиминутном графике цены шли хаотически. Но он все же решил войти в рынок. Как всегда один и тот же вопрос – с короткой или с длинной? Он выставил уровни Боллинджера. Программа советовала войти в короткую позицию.[9] Но цена неожиданно пошла вверх. Тогда он открыл метод скользящих средних. Направление явно указывало на покупку. Но проход линии у верхнего Боллинджера сигналил о короткой продаже. Методы явно противоречили друг другу. И, как и вчера, Евгений почувствовал, что снова словно бы соскальзывает в какую-то дыру, не зная, за что зацепиться. Он нервно засмеялся:
«Ну же, Боллинджер».
На десятиминутном графике по-прежнему ничего нельзя было разобрать. Продолжался флэт. На дневном, как и на недельном, шел «медвежий». И снова – это мучительное желание сыграть против тренда.
«Если бы только знать когда, Чина, то можно было бы выиграть и миллиард. А миллиард разных комнат – это… почти на целое человечество. Сознательные за, а бессознательные – против. Ведь человечество должно же быть разным. Множество разных Чин и множество разных Боллинджеров.
– Ставь на Медведя!
– Нет, на Быка!
– В цене японцы!»
Паралич расползался.
“Вчера ты, однако, проиграл четыре тысячи… ”
Его снова бросило в дрожь.
“…баксами… Значит, осталось десять из тридцати”.
Он словно бы на мгновение вернулся к своему телу, осознавая его теперь лишь какой-то странной механической игрушкой. И… и все же передвинул стоп-лосс. Вспыхнула иконка предупреждения о рисках.
Взглянул на записку с ее телефоном.
“Да ничего страшного… Пистолет?.. Лучше какие-нибудь таблетки… медленно потеряться друг в друге… Голые, да, пусть голые… Неубранная постель… Так и остаться…”
Издевательски засмеялся:
“Похоже, я действительно ебнулся!”
Помедлил и… все же взял завернутую в сафьян колоду Таро. Когда-то на этой колоде гадала и Чина. Евгений снял черную карту с алым защитным пентаклем, зажег свечу и перетасовал.
“… to the glory of thine ineffable Name. Amen”.[10]
Разложил веером и достал. Девятка дисков. Чьи лица изобразила Фрида Харрис на этих монетах? Внезапно ему показалось, что на одной из них он видит швейцарский франк.
Он выбрал «указанную» картой пару и вошел в рынок с длинной.