Тогда поднялся Канцелей, ученейший ахун и советник царева двора, и в волнении заговорил:
– Дед твой Садык, да озарит аллах могилу его, вывел весь народ наш из Монголии. Отец Муртаза пришел в эту страну неверия и заблуждения, где не было ни одного человека, произносящего слова великого исповедания мусульманского. Ты, Кучум, да течет благополучие в потомство твое, достойный внук мудрого деда и храбрый сын славного отца. Блеск твоих мечей осветил этот край уныния и дикости. Как ветер раскатывает по голой земле сухой овечий помет, так и ты раскатил по степи головы врагов. Ручьями мечей лицо пустыни ты обратил в цветущий сад. От тундры до предгорий Алтая и от тайги до Камня народы ползут к тебе в пыли дорог и протягивают уши к твоим словам. Ты – тень бога на земле, а мы – тень тени твоей.
Гул одобрения...
Храбрые и робкие, умные и недоумки оценили красноречие ахуна, всю жизнь просидевшего над раскрытой святой книгой.
Кучум же сказал в скорби:
– Я лягу в могилу, ты, Канцелей, и все вы, отважные моего племени, ляжете в могилу, и жены наши лягут под других мужей, и на конях наших будут скакать русские бородачи.
Все молчали.
Канцелей сел против хана и, глядя ему в глаза, вновь заговорил:
– Тебе ль страшиться врага?.. Мечи твои легче орлов. Славой своей ты перешагнул за пределы подвластных владений. Дикие югрские племена, приобские остяки, кондинские и табаринские вогулы, ишимские и барабинские кочевники, сургутские самоеды и таежные охотники, тюменские и пелымские князцы платят тебе ясак и опускают перед тобой крыло покорности. Потомки свергнутых княжеских родов, и порубежные русские села, и далекие киргиз-кайсацкие аулы страшатся меча твоего и аркана. Помни слова пророка: «Под сенью мечей сияет рай». Аллах осыпает благодеяниями того, кого захочет. Скажи одно слово – и скорцы обегут страну, призывая молодых и сильных...
– Война! – опять выкрикнул Маметкул. – Джамагат! Лепешки, что напекут нам жены на дорогу, лепешки не успеют простыть за пазухой у моих улан, как мы доскачем до русских, и – горе им! Джамагат! Не успеет народиться молодой месяц, как я вернусь и брошу к твоим, хан, ногам кожаный мешок с головами казачьих атаманов...
Бейтерек Чемлемиш поддержал Маметкула:
– По всем дорогам и потаенным тропам расставим несводные караулы, чтоб не только казак, но и птица с той стороны не пролетела. Узрев нашу твердость и убоясь многосильства, русские повернут назад, и мы будем колоть их пиками в курдюки. [109/110]
Воспрянул и Япанча:
– Они разгребли мой земляной городок, отняли богатства, побили много людей, но сила и храбрость моя остались при мне, да со мною же три сотни самых удалых, и мы готовы защищаться и нападать!
– Много ли у нас оружия, Гасан? – спросил Кучум сидевшего рядом с ним старшего оружейника.
– Оружия у меня наготовлено столько, сколько в твоем войске храбрых.
– Где наши коренные табуны коней?
– Они близко.
Кучум двинул седой бровью и гневно засопел:
– Положимся на помощь бога... Пусть будет война. Извлекая клинки, военачальники закричали:
– Война!
– Война!
– Велик бог!
Молодые, не дослушав стариков, выметнулись из юрты хана и, вскочив на коней, поскакали в степь, к табунам.
Кучум же оделил щедрой милостыней базарных нищих и на легкой лодице поплыл за Иртыш к Сузге, где всю ночь по мере сил и предавался любовным утехам.
Сузге, Сузге... Под покровами ее одежд, по слову мудреца, играли все сады рая.
По крутояристому берегу лепились врытые в землю закопченные кузницы. Около них костром были составлены приготовленные для грубых поделок плахи твердых пород черного и красного дерева, валялись куски комового и тянутого железа, полосы неотделанной стали, доставляемой в Сибирь из Лагора и Кутша.
Близ кузниц приткнулись и оружейные мастерские. Затянутые скобленым рыбьим пузырем оконца были похожи на бельма. С низких запаутиненных потолков свисали хлопья жирной сажи. По стенам были развешаны связки распиленных оленьих и турьих рогов, из которых вытачивались наконечники стрел и копий.