Под ногами грязь
чак, чак...
Буянит вода,
Бежит река,
Мечет петли,
Рыба
прыг, скок...
Кусты обросли
Зеленой шерстью,
Весело зверю,
Скушно охотнику
ха, хах...
Белокрылая
Прилетит зима,
В ледяную нору
Спрячется река
кук, кук...
На добычу
Выйдет зверь,
Охотник побежит
По следу зверя
(Свист лыжи)...
Зима,
Метель ффффффф,
Чум гудит,
Как бубен
зун, зун...
Белые хвосты
Крутятся над сугробами,
Шурга-пурга,
Темный вой
уу-у, уу-у...
Бог Саляй,
Жена Алга,
Сын Мулейка.
Другого сына
Сохатый
Унес па рогах
а-аа, а-аа...
Собаки лютые,
Густошерстые.
За высокой оградой
Олешки мои
а-ээ, а-ыы...
Запрягу двух седых, [116/117]
Самых быстроногих,
Поеду в гости,
Буду есть чужое
чч-чч-чч...
Ко мне приедут гости,
Заколю важенку,
Будут сыты гости
И собаки их
ык-ык, ык-ык...
Зима-а-а-а-а...
В белой мгле,
Как тень птицы.
Летит нарта моя
э-ке-кей...
Свист полоза,
Храп оленей,
В ноздрях у них льдышки,
А копыта
тах-тах,
тах,
тах-тах,
тах,
тах-тах,
тах...
Снежная пыль
Слепит глаза.
Я везу к себе
Вторую жену,
Красивую Кулу.
Она гладка,
Как лисичка...
Возившаяся у очага женщина быстро обернулась и оскалила зубы:
– А я?
– Ты – ты.
Ях приналег на точильный камень и опять завел:
Зима-а-а-а...
Алга выхватила из кипящего котла кусок мяса и сунула ему в раскрытую пасть, чтобы оборвать песнь.
Ях сглотнул мясо, которое летело до дна его пустого желудка, как горячий уголь, и заговорил:
– Ухожу далеко на охоту, уезжаю в гости, – вы будете болтать, скука улетит с дымом очага.
– Мне и так не скучно.
– Она станет помогать тебе мять кожи, выколачивать снег из пологов, латать дыры, прожженные искрами, – тебе будет меньше работы.
– И одна перемну кожи, выколочу полога, залатаю все дыры, хотя бы их было так же много, как шерстинок в самой большой собаке.
– Вы для меня будете все равно, что для гуся два крыла.
– Зачем тебе крылья? У тебя есть две ноги, за которыми не поспевают четыре волчьих. [117/118]
– Люблю тебя столько, – отмерил он ножом кисть руки. – Буду любить вот столько. – И он показал по локоть.
Она взяла его тяжелую руку и выдернутой из волос рыбьей костью отчеркнула полногтя.
– Люби хоть столько, но одну меня.
Печалью, как дымом, подернуло его глаза, грустно сказал:
– В долгую зимнюю ночь вы обе ляжете со мной под одеяло и будете греть меня.
– И одна согрею, – скрипуче засмеялась она и поцеловала его в шершавую, разодранную в весенней охоте медвежьими когтями щеку.
Он вытянул из глубины меховых штанов снизанное из волчьих зубов ожерелье и набросил жене на шею, а про себя подумал: «Ты – гниль на костях моих... Пойду в лес проверять ловушки и там допою свою песню. Голос мой будет громче лосиного рева. Кула услышит меня, хотя пьет она воду из другой реки и далеко ее становище».
На верхней тропе хрипло забрехал старый кобель Наян. Ему отозвался Порхай, и скоро, взлаивая с лихим пристоном, кинулись другие.
Ях по голосам знал всех псов своего становища, и каждый из них по-особенному лаял на всякого зверя, птицу и человека.