Наденька, наивный человек, подала ему бритву.
— Нет, нет…
Он все-таки приподнялся сам и плеснул себе из бутылки. Подержал в руке кружку, подумал и, как бы охватив всего себя внутренним взглядом, усмехнулся: «Ну что, светило науки?!»
И выпил.
— Иван Николаевич, зачем вы? — спросила Наденька, со страхом веря, что это ее кумир.
— Простите… Как с резьбой? — спросил Дубцов, встречая в глазах Наденьки тот же самый вопрос, который задавал ей.
С резьбой все повернулось неожиданно. Когда распространились слухи о ее демонтаже, местные жители всполошились, и тут выяснилось, что это чуть ли не главная реликвия города, ее знают и любят, возле нее назначают свидания, и вообще это почти что эмблема, герб, в Ярославле — медведь, а здесь — резные драконы! Местные патриоты (Дубцов недаром их опасался!) накатали жалобу в горсовет, и Иван Николаевич изображался в ней заезжим ловчилой, выменивающим у туземцев дорогие меха на стеклянные бусы.
Он только скрипел зубами. Ну позаботились бы о своей реликвии, раз к ней такая любовь, а то ведь резьба в аварийном состоянии, замазали ее масляной краской, заштукатурили, гвозди торчат!
— Разве так относятся к культурным памятникам?! — бушевал в горсовете Дубцов. — Резьбу надо срочно реставрировать, проводить научную работу! Здесь же нет специалистов!
Но тут он промахнулся и чуть было не угробил всю затею. Нельзя было так запальчиво: «Нет специалистов!» Это болезненно действует на самолюбие местного начальства. Лучше было бы сказать уклончивое: специалисты, мол, есть, но в Москве больше возможностей, хотя бы чисто технических — влажностный и температурный режим, то, сё, а уж что касается научной оценки, то он, Дубцов, охотно прислушается к мнению людей, живущих в здешних условиях и, так сказать, с молоком матери… впитавших… быт и нравы…
Вот как надо было! Но кто предполагал, что в городке, наряду с большим краеведческим, был еще маленький музейчик, целиком собранный руками краеведа-энтузиаста со смешной фамилией Желудь, — вздорного, бороденка вверх, с младенческим пухом вокруг костистой лысины и привычкой сквернословить по любому поводу. Старикан посрамил Дубцова, наобум лазаря ляпнувшего что-то о технике резьбы, о датировке, в расчете, что его не опровергнут. Краевед же его срезал, уличив в детских ошибках и выставив в дурацком свете: «Вы, коллега, петуха пустили…» Иван Николаевич ничего не мог возразить и, побагровев, лишь спрашивал у стоявших рядом, откуда они выкопали этого академика. Оказалось, старик был потомком политкаторжан, исколесил весь Дальний Восток, Камчатку. Подорванное здоровье не позволяло ему заниматься ничем, кроме школьного преподавания, а все свободное время он тратил на поиски предметов старины. Рассказывали, как он в санях, закутавшись в доху… или на телеге забирался в глушь, жил с племенами айну или нивхов, изучал обычаи и возвращался назад с реликвиями, над которыми сначала только посмеивались: с айнской посудой, нивхской одеждой из рыбьей кожи, бусами, украшениями. Тогда это не было экзотикой, и увлечение школьного учителя считали блажью. Но время шло, старинных реликвий оставалось все меньше, и тут-то многие спохватились. Желудю спешно присвоили звание заслуженного деятеля, горсовет выделил ему полэтажа нового дома, в котором создали музей-квартиру.
Директор большого музея, молодой и перспективный, вел кампанию за то, чтобы музей-квартиру сделать своим филиалом, но старик уперся, и уломать его не удавалось. Музеи завраждовали. Правда, девчонки из большого краеведческого тайком от директора бегали к Желудю за консультациями. Старик действительно был академиком в своем деле, и о нем говорили, что с такой коллекцией он мог бы защитить десять диссертаций. Он же не защитил ни одной и гораздо охотнее показывал экспонаты мальчишкам с улицы, чем ученым мужам, приезжавшим к нему из Ленинграда и Киева.
Понаслушавшись рассказов о легендарном старце, Дубцов захотел посетить его кладовые и стал звать с собой реставраторов, но тех было не сдвинуть, и тогда он подумал: «Приглашу-ка актрис». Едва он заговорил с Верой о Желуде, она сказала, что очень хорошо его знает, они старые друзья и она каждый раз бывает у него, приезжая на Сахалин с гастролями.
— Я ведь жила здесь, на Сахалине, — сказала она, когда они с Дубцовым уже шли по улице. — Знаете, я бы ему что-нибудь подарила…
— Цветы, конфеты?
— Нет, он обожает сгущенное молоко. Варит его в кипятке часов пять и лакомится, такой сластена…
Дубцов вспомнил, как этот сластена срамил его перед управлением культуры.