Выбрать главу

Геннадий Прашкевич

Гуманная педагогика

Из жизни птеродактилей
Роман

Известное известно немногим.

Аристотель

Избыточный человек

«Не слышны в саду даже шорохи».

Сентябрь. Восьмое. Шестьдесят восьмой год.

Семнадцать градусов тепла. Хабаровск — солнечный город.

А где-то далеко в Праге — облачно. Сумеречно. Ветер. Валяются под ногами сбитые таблички с названиями улиц и площадей. Красной краской по стене: «Иван, уходи домой!» Тут же (черной): «Твоя Наташка найдет себе другого!» На дверях кафе: «Не по-чешски не говорить!» Это ничего. Это тоже временно. Товарищ Брежнев и товарищ Дубчек договорятся. Не по-чешски, так по-русски.

Не могут не договориться.

Вон и радио обещает победу.

А на сладкое есть известия: астрофизики открыли радиопульсары — совершенно новый тип звезд, а писатель Чингиз Айтматов получил Госпремию по литературе. Правда, моей Соне (она далеко) «Прощай, Гульсары!» не нравится, но не за бочкотару же, в конце концов, давать государственную.

Жалко, писем от Сони нет.

Зато я наконец в Хабаровске.

За окном плюс семнадцать, впереди три дня обсуждений.

Министерство путей сообщения собрало в Хабаровске лучших молодых литераторов Дальнего Востока — поговорить о будущем. Железные дороги — это наша мощь, это сила всей страны. Скорые, дальнего следования, почтовые и грузовые поезда — все идут через Хабаровск. Машинисты и помощники (в галунах, шевронах, в форменных фуражках), смазчики, стрелочники, сцепщики — у всех дела, заботы. Вот ради них, ради их чтения и собрали в красивом городе на Амуре лучших молодых литераторов. Давно пора писать романы и повести, поэмы и стихи об этих кондукторах и проводниках, о смазчиках и сцепщиках, о ремонтниках и обходчиках путей, пусть увидят читатели их нелегкую жизнь! Правда, моя рукопись под названием «Гуманная педагогика» почему-то насторожила островную писательскую организацию (я прилетел в Хабаровск из Южно-Сахалинска), а Иван Белоусов, поэт-секретарь (темный костюм, твердая партийная закалка), даже спросил:

«Почему у вас, Пушкарёв, герой — карлик?»

«Из карликов вырастают великаны».

«И кто же поможет такому делу?»

«Литературная общественность».

«Ладно, езжай».

Конечно, поэт-секретарь лучше меня знал, что ждет на материке такого нетипичного героя, как мой карлик, но почему не попробовать? Пусть глянут на карлика авторитетные товарищи из Москвы и Хабаровска. В любом случае полезно. А рекомендуют рукопись…

Ну, до этого еще далеко.

А Комсомольская площадь, вот она.

И вон там, за Амуром, снежные вершины хребта Хехцир.

Конечно, я уже бывал в Хабаровске, но только проездом-пролетом.

Никого не знал в Хабаровске, но в наше время один не останешься, не заскучаешь. Не успел устроиться в номере гостиницы, как появился Ролик Суржиков — местный прозаик. Гостиница старая, в самом центре, номер узкий, высокий, а Ролик — длинный, породистый, сероглазый. Красивые недобрые губы, усы щеточкой. Ролик — та еще штучка. Плащ светлый, модный, со стоячим воротничком, с поясом, с клапанами на карманах, Жан Габен обернется. И на семинар он представил не какую-то там, пусть и гуманную, педагогику, а повесть под названием «Бомба времени».

Из переписки с Роликом я знал, что пишет он о местных делах, но с пониманием, масштабно, и мечтает со временем перебраться в Ригу. Никто не спорит, в Хабаровске тоже часы идут, но здесь их заводят реже. Раз пять уже Ролик бывал в Риге и уезжал из города очарованный. Трудно ему без Домского собора, без уютных кафе, без чашки хорошего кофе. И свитер на Ролике однотонный, благородного европейского цвета, брюки заужены мастером. Не замахиваться же на «Бомбу времени» в мятом костюме из «Промтоваров».

«Я твою педагогику махом прочел».

Внимательно, даже изучающе осмотрел меня.

«Тебе, Левка, повезло. Обсуждают в последний день».

Я удивился: «Почему повезло, если в последний? В чем тут везение?»

«К концу семинара все устают, сил не остается на ругань».

Подумал и добавил: «Хунхуз тебя поддержит».

Подумал и добавил: «И Дед, наверно».

«Какой еще Дед?»

Он засмеялся и назвал известное имя.

«Знаю, знаю, — кивнул я. — Читал какую-то книжку. У букинистов купил».

И процитировал на память: «„Осенний ясный день был похож на стих Овидия Назона“. Так писали в начале века. Правда, Дед тогда и начинал писать. «В садах наливались полным пурпуром августа последние розы». Сейчас так не пишут. «Был тот полуденный час, когда приятно принять любовницу». Отдает парфюмом, тебе не кажется? Кстати, в книжке портрет был. Помню густые брови».