К Гуннару он вошел без стука, хоть и прокричал ломким дискантом, что он уже тут.
Тишина, но та, что затихла только что.
-- Эй! Это я. Ариэль. Николай.
Молчание гуще.
Шепот наверху.
-- Ох черт, сказал Николай. Слушайте, я пошел. Когда мне вернуться, а?
Еще шепот.
-- Подымайся, сказала Саманта. Ты -- свои.
-- Лучше, чем свои, добавил Гуннар. Ты -- семья.
-- Я не хочу влезать в ваши дела, ответил Николай с жалобной честностью, имитируя речь взрослых. Я могу вернуться попозже.
-- И подняться сюда тоже можешь. Мы одеты как Адам и Ева перед тем, как они наткнулись на яблоню, но ты ведь сам тут в таком костюме разгуливаешь большую часть времени.
Николай сунулся было в приотворенную дверь спальни, и у него пропал голос.
-- Веселье кончилось, сказала Саманта. Целых два раза -- это я Гуннаром хвастаюсь. Мы просто заключительными ласками баловались и бормотали друг другу в уши.
Гуннар перекатился на спину, закинув руки за голову, глупейшая ухмылка, и для пущей выразительности зажмурился. Саманта стянула на плечах пуховое одеяло.
-- Американский социолог, сказала она, много чего бы в свой блокнотик записал, если б я сейчас сказала, что нам надо одеться для того, чтобы раздеться и позировать смог Николай.
-- Фигура и почва, сказал Гуннар. Или все же контекст? Может быть, все дело в манерах?
Зевнув, он сел и потянулся, спустил ноги с постели.
-- Игра, сказал он. Я надеваю свою рубашку, Николай снимает свою. Я застегиваю верхнюю пуговицу, ты расстегиваешь.
-- Ничего не выйдет, сказала Саманта. Ты не сможешь надеть носок или трусы, чтобы он свои снял, ботинки мешают, джинсы.
-- Тогда ладно. Снимай ботинок, я надену носок.
-- Все равно не получится, сказала Саманта. Николай не сможет снять джинсы через ботинки.
-- Пописать надо, сказал Гуннар.
-- Раздевайся, быстро, быстро, сказала Саманта. Ныряй в постель.
Он развязывал шнурки так, будто шнурков в жизни не видел, а пальцы на пуговицах, пряжке и молнии вдруг стали бессильны, как у младенца. Он едва успел нырнуть под покрывало, приподнятое Самантой, в трусах и носках, сердце колотится как у загнанного кролика, когда вернулся Гуннар.
-- Только не это! Американский социолог врезался в стену.
Он снял рубашку, поднял одеяло и привлек к себе Николая.
-- На нас до сих пор трусики и носки, сказала Саманта, которые я сейчас стягиваю.
Николай издает присвист удивления и послушания.
Единственная стратегия пришла ему в голову: лежать на спине, одну руку подоткнув Саманте под плечи, вторую -- под Гуннара. Краем глаза он посматривал то на одного, то на другого, ожидая инструкций, подсказки. Слышно ли им, как колотится у него сердце? Грудь Саманты у его ребер была и прохладна, и тепла. Твердое веснушчатое плечо Гуннара жестко вдавливалось ему в руку, отчего та занемела. Он поцеловал Саманту в щеку, его поцеловали в ответ.
-- Так не честно, сказал Гуннар.
Поэтому он и Гуннара поцеловал, и тоже получил поцелуй.
Саманта через него дотянулась до Гуннара, Гуннар -- до Саманты: какой-то заговор коммуникации, будто слова больше не нужны.
-- Обнимемся разок по-крупному, все потычемся друг в дружку, сказал Гуннар, и за дела. Сначала Саманта и Николай, потом Саманта и я, а потом уже мы с Николаем.
24
-- Дружественные деревья, сказал Миккель. Когда полковник Дельгар превращал дюны и болотистые пустоши Ютландии обратно в леса, он обнаружил, что если посадить горную сосну рядом с елью, оба вырастут и станут большими здоровыми деревьями. Одна ель вообще расти не будет. Микориза в корнях горной сосны выпрыскивает азот, и ель растет счастливая и высокая.
Толстые рубчатые белые гетры -- миккелевы, по верху -- голубые и горчичные полосы. Стягивает их, опираясь спиной на плечи Николая. Резинка подола пуловера натянута на стручок белых трусиков, вихор щекочет кнопку носа, глаза встречаются со взглядом Николая.
-- К 1500 году Ютландия была сплошной заболоченной пустошью. Деревья -это мачты. Ты инжир можешь достать? Вон там, подо всеми этими молниями?
-- Дружественные деревья, повторил Николай, ерзая, чтобы выбраться из шортов. Пространство, нехватка места в этом шалаше, -- дружественно. А чего это ты вдруг о дружественных деревьях, а?
Миккель раскачивался на спине, стягивая трусы. На лобке ладный клок волос мармеладного цвета.
-- Инжир в одной руке, сказал Николай, хуй в другой. У этого твоего шалаша слишком много ног.
Миккель стаскивает трусики Николая.
Два небольших квадратных окошечка миккелева шалаша выходили на крыши, а фонарь сверху -- на листву и ветви.
-- Гуннар -- не от сего мира, сказал Николай. То есть, от сего и не от сего. Чтобы стать скульптором, говорит он, нужно читать поэзию и философию, анатомию знать, как хирург, слушать музыку и отваливать, чтобы оставаться наедине с собой, чтобы в душе мир с самим собой был, а нравятся ему и девочки, и мальчики, это точно, и он пытается решить, кто больше. Но он хороший человек. Хороший скульптор. Его домохозяйка, из <Плимутских Братьев>, с Фарер, она торчит от одной мысли, что он -- дьявол, но видно, что он ей нравится, и она c ним так и носится. А как на меня смотрит, когда я позирую.
25
Голубка во сне Гуннара летела вверх тормашками, неся в когтях воробья.
ГЕРАКЛИТ В РЕЧКЕ
Общепринятая психология заводится в тупик примитивной гностической теорией следующего содержания: вещи, как правило, должны являться ощущению в своей полной и точной природе. Никто не может быть дальше от истины, ничто не может меньше соответствовать жизни и восприимчивости животных.(8)
27
Гуннар рисует руку Николая.
-- Король Матиуш. Рассажи про него еще.
-- В свое время. У Корчака есть пьеса, в которой дети судят Бога и историю. Слышать их обвинения -- почти кошмар. Его сироты были, по большей части, брошены родителями и оставлены на милость Польши, а это все равно что воробья бросить на милость ястребу.
28
Великолепный взгляд голубых глаз.
-- Миккель Анджело ведь кучу статуй налепил, да, и когда он был? Я такой, лять, тупой.
-- Последняя четверть 1400-х годов и первые шестьдесят четыре года 1500-х.
Пальчики.
-- Восемьдесят, лять, девять лет.
-- Он, к тому же, еще и архитектором был, и художником, и поэтом.
-- Давид убийца великанов.
-- Моисей с рожками.
-- Потолок католической церкви в Риме, Италия. С рожками?
-- Лучи света у него изо лба. Как поговоришь с Богом, так сразу сиять начинаешь. Но похожи на рожки.
-- А ты что про песок знаешь?
-- Про песок?
-- Мы в школе песок проходим. По географии. Его гоняет повсюду, как океаны. Плещется. Песок -- это камень, размолотый ветром и водой в пыль. Потом он снова слеживается и за миллион лет или около того снова превращается в камень. С ума сойти.
29
Саманта в мешковатой фуфайке (Гуннара), смотрит на себя нарисованную. Появляется Николай, швыряет торбу с учебниками в угол.
-- Дай посмотреть. Привет, Саманта, привет.
-- И ты в этих штанишках в школу ходил?
-- Где Гуннар? А, ну да. Сама же знаешь -- когда штаны по-настоящему короткие, ноги длиннее смотрятся.
-- Пошел пописать и приводит себя в порядок. Мы довольно-таки увлеклись.
-- К тому же с такими никакого белья под низом не надо, поэтому орешки с краником уютно лежат в остатке штанины, хоть и могут запросто выглядывать наружу, когда сидишь, если не заметишь. А обратно заправлять их довольно легко.
-- Гуннар! закричала Саманта. Иди спасай меня -- или Николая, смотря кого, ты думаешь, от кого нужно защищать.
В дверь заглянула Эдит. Поджатые губы.