— Но она не станет рассказывать ему о своей тайне! Значит, возможно, именно эти свитки она и уничтожила!
Брат Реми что-то неразборчиво пробормотал.
— Мы узнаем об этом наверняка, когда все тут обыщем… — Он склонился над сундуком и вытащил очередные свитки.
Брат Уэн фыркнул. Агнесса видела, что он недоволен.
— Да что такое? — напустился на него брат Реми. Похоже, он тоже пребывал не в лучшем расположении духа. — Чтобы изменить мир, иногда нужно немного попотеть. — Он помолчал. — Ты говорил, что для тебя, как и для меня, важно, чтобы Нормандию вновь присоединили к Западно-Франкскому королевству и чтобы этой страной управлял истинный христианин, а не потомок этих дикарей-норманнов.
Он чуть не осекся, произнеся название племени се верян, словно в самом этом слове было что-то дур ное.
— Конечно, — согласился брат Уэн и принялся помогать Реми.
Агнессе пришлось взять себя в руки, чтобы не вскрикнуть от ужаса. «…Нормандию вновь присоединили к Западно-Франкскому королевству… потомок этих дикарей-норманнов…»
О господи! Эти монахи не просто хотели навредить герцогине, рассказав всем ее мрачную тайну, нет, они пытались лишить сына герцога права на трон! Хотели уничтожить наследника норманнов! Уничтожить его и эту землю. Ее родину, ее единственную родину!
«Я должна помешать им, — подумала Агнесса. — Я непременно должна помешать им».
Глава 2
962 год
Агнарр, мужчина, убивший родителей Гунноры, вымыл руки, прежде чем предстать перед своим отцом. Лицо он ополаскивать не стал — капли крови на его подбородке скрывали скудность поросли. Но не скрывали его немного женственные губы. И эти губы дрожали.
Агнарр дрожал от ярости. Девчонке удалось скрыться, потому что его победил безоружный. Спутники нашли его не в седле, смакующим победу, а на четвереньках, стонущим от боли. Сейчас боль утихла, и только шумело в голове, но гнев разгорался с каждым мгновением. И то, что такой же гнев отражался на лице его отца, никак не помогало.
— Ты сошел с ума? — прошипел отец, едва Агнарр вошел в дом. — Ты же знаешь, что нельзя оставлять свидетелей!
Как будто он дурак, который забыл, что ему делать! В последние годы он часто ездил на побережье и убивал переселенцев из северных стран, чтобы посеять раздор. Конечно же, он знал, что свидетели опасны и могут уничтожить их планы, об этом Агнарру не надо было напоминать! Едва сдержавшись, чтобы не выругаться, Агнарр подумал о том, кто же опередил его, кто рассказал отцу о его поражении, кто лишил его возможности добиться благосклонности родителя?
Гуомундр схватил сына за плечо и встряхнул, но бить не стал, хотя Агнарру этого и хотелось бы. Это означало бы, что отец потерял самообладание, а он так никогда не поступал… Как и эта черноволосая датчанка. Она не плакала, не молила сохранить ей жизнь…
— Я все улажу, — поспешно заверил отца Агнарр. — Я прочешу лес до самого Руана, если понадобится. Или даже до Эвре. Эта девчонка одна, а ей не выжить самой.
— Но кто-то же тебя побил, значит, она не одна.
И это Гуомундру тоже рассказали?
— И все же я…
— Ничего ты не сделаешь! Дурак! Если эта бабенка тебя узнала… Если из-за нее весь мир узнает, что это мы убиваем переселенцев с Севера… Если люди перестанут верить в те слухи, которые мы распускаем уже столько лет…
Гуомундр замолчал.
Тогда все было зря.
Тогда их намерение сбросить с трона герцога Ричарда и посадить на его место Гуомундра пойдет прахом.
Агнарр открыл рот, но ничего не сказал. Кровь на его лице вдруг показалась ему липкой. Она больше не была знаком его отваги. Все-таки следовало умыться.
Отец отпустил его. Во взгляде Гуомундра читалось отвращение.
«Ты отправляешь меня резать их, — подумал Агнарр. — Я должен превратиться в дикого зверя… Но когда я предстаю перед тобой, ты презираешь меня за это, хочешь видеть хитроумного интригана, а не воина, жаждущего крови и наслаждающегося мучениями».
— Прочь с глаз моих! — буркнул Гуомундр.
Он говорил тихо, никогда не повышал голос, как Агнарр, никогда не терял выдержку, как его сын.
Откуда у его отца такая сила? Откуда такая сила у той датчанки? Почему им удавалось противиться судьбе — судьбе, заставлявшей всех идти в бой, и убийцу и жертву, и сильного и слабого, и господина и раба? Судьбе, радовавшейся как победам, так и поражениям своих игрушек? Как отцу и той датчанке удавалось держаться в стороне и наблюдать за происходящим, точно их это не касалось?
— С чего бы это, собственно? — осведомился Агнарр.
— Что?
Агнарр смотрел на отца. Парень был одет в кольчугу, на поясе висел меч, а вот Гуомундр был одет в рубашку и штаны. Доспехи были очень дорогими, их обычно не носили, если не собирались вступить в бой.
— Почему я должен позволять тебе насмехаться надо мной? — прошептал Агнарр. — Почему я должен позволять тебе укорять меня?
Глаза Гуомундра широко распахнулись, и Агнарр не знал, что увидел в них — презрение или страх? Он оглянулся. Они остались в доме одни, их воины сейчас были на улице, пьянствовали и жарили мясо на костре. Они тоже еще не умылись, и их лица были перепачканы кровью.
— Ты ничто без меня, — прорычал Гуомундр.
— Убивать я могу и один, — хрипло произнес Агнарр. — Когда ты отправлялся на дело вместе со мной? Когда было такое, чтобы я марал руки не один? — Он обнажил свой меч.
— Убивать и править — это не одно и то же, — тихо сказал Гуомундр. — То, что ты можешь одно, не означает, что сможешь и другое.
— О нет! Твое главное правило в жизни, помнишь? Кто хочет править другими, должен в первую очередь стать господином самому себе. Не следовать жадности и похоти, не поддаваться опьянению, всегда полагаться на собственный разум! Вот что ты мне всегда говорил. Я не слаб и не глуп, я смогу следовать этому правилу.
— И именно поэтому сейчас ты опустишь свой меч.
Голос Гуомундра прозвучал громче, а может быть, Агнарру так только показалось, поскольку у него перестало звенеть в ушах? Будто вся кровь в его теле больше не кипела, стала густой и холодной…
Его охватило раскаяние, муки совести, страх перед будущим: как он сможет жить без отца? Но Агнарр не опустил меч. Он думал о черноволосой датчанке. Если слабой женщине удалось совладать со своими чувствами, то что говорить о нем? Он справится с этим мастерски!
— Я сильнее тебя, — холодно произнес Агнарр и занес меч над головой.
— Не смей!
Отец закричал, но его вопль тут же оборвался. Он больше не будет ни кричать, ни шептать — молчание мертвых всегда окончательно и непреложно, какими бы эти люди ни были при жизни.
Голова Гуомундра покатилась по полу. Агнарр опустил меч. Юноша застыл на мгновение, а затем вышел из дома и наконец-то смыл кровь и пот с лица. Воины удивленно посмотрели на него, но Агнарр не обращал внимания на их взгляды. И только собственные глаза не давали ему покоя — их отражение смотрело на него из деревянной бадьи, откуда он брал воду. Потрясенный, беспомощный, укоризненный взгляд… Словно это были не его глаза, а чьи-то чужие.
«Отцеубийца», — говорил этот взгляд.
Он зажмурился.
«Победитель, — упрямо подумал он. — Я его одолел».
Только черноволосую датчанку он одолеть не сумел, и она все еще где-то пряталась. Агнарр открыл глаза, теперь в его взгляде уже не было вины, только смятение…
Он вспомнил, как был совсем еще мальцом, полностью преданным отцу. Они прибыли в эту страну с датским войском во главе с Харальдом Синезубым. Они должны были отстоять правление Ричарда и прогнать с этих земель короля франков, вторгнувшегося в Нормандию. Харальд одержал победу, но герцог не отблагодарил их, как полагается: к датчанам-язычникам все еще относились с недоверием и не ставили их на ключевые посты в герцогстве.