Сакман и Иргек сумели быстро мобилизовать войска канглы, дать несколько сражений сарматам и их союзникам. А при помощи прибывших чуть позже воинов племени кыпсаков удалось остановить продвижение войск противника. С учетом того, что превосходство в силе у сарматов было значительным, боевые действия под руководством Сакмана и Иргека можно считать успешным. Но мобилизация канглы при этом оголила южные границы кочевий. В столице канглы городе Кангар осталось всего пятьсот воинов из числа личных телохранителей хана Баджанака. Поэтому войскам шаха Хорезма с легкостью удалось захватить и разрушить ставку хана. Но Баджанак успел предупредить китайских военнопленных, которые построили город на реке Сырдарье и Гая в Таразе. Как оказалось, китайцы построили хорошую крепость. Хорезмские войска увязли там. А посланная Гаем в помощь китайцам армия из десяти тысяч сакской конницы и восьми тысяч легионеров, заставила хорезмийцев снять осаду и отступить в свою страну. Армии Согдианы, городов Бухары и Пайкенда вообще не стали вводить свои войска не территории кочевников. Видимо согдийцы и жители торговых городов-республик привыкших больше к коммерции, не решились напасть на Степь. Страх перед кочевниками за многие века впитавшийся в гены земледельцев в этот раз сыграл хорошую службу. Но вот почему тохары не перешли почти беззащитные южные границы и не осадили Тараз, оставалось вопросом. Еще большую обеспокоенность вызвало одновременное, похожее на заговор или даже создание коалиции, выступление против Степи всех его врагов. За исключением Парфии. Но там все было понятно. Моя агентура сумела развернуть успешную работу, которая отвлекла парфянских правителей от их восточных интересов. Потому я погнал лошадей и сунулся в середине зимы, в долину называемой в моем времени Джунгарскими воротами. Стараясь быстрее добраться в Тараз, я даже не вспомнил, что несколько лет назад из Долины Смерти, как она называется в этом времени, потеряв половину из десяти тысяч своего войска, чудом выбрался каган Шоже. Он тоже прошел Джунгарские ворота в середине зимы. На этом фоне меня теперь стала тревожить судьба сопровождавшего меня войска. Смогли ли они найти укрытие? С войском остался и принц Согдианы Фархад. Его гибель будет серьезной утратой, может даже более значительной, чем потеря тумена всадников. Его я планировал поставить на трон Согдианы вместо предавшего меня Андромаха. Прав на престол у Фархада, как последнего согдийского Селевкида, было больше чем у потомка гетайра Александра Великого.
…- Кочевья караван вести не сложно –
Сама в пути вода вам попадется.
Отряд в набег вести не сложно –
Добыча верная всегда найдется.
Один лишь тяжек труд
под звездным сводом –
Трудно речь начать перед народом…
Я обратил внимание на слова песни, которую продолжала петь хозяйка. Вспомнил, что мне придется отвечать за гибель двадцати тысяч воинов перед их родственниками и советом вождей. Срочный Курултай, который я сам созвал, должен состояться после моего прибытия в Тараз. Я стал слушать ее внимательней.
…– Степь войной не разори.
Войны – кровожадный пир,
Жизнь тяжка и бренен мир,
Добротой его продли.
Отступи, мир подари,
Пусть аулы перейдут,
Откочуют и живут,
Овцы двух ягнят дают,
Ради жен, скота, детей
Дальше пусть войска уйдут.
Слова этой песни напомнили мне о сыне женщины – батыре Кубрате. Год назад я посещал его аул. Там я встретил карлика Алкая и сгрудившихся вокруг него малолетних детей. Вспомнил другие разоренные по моей вине поселения и оставшихся сирот в них.
…- Из-за гибнущих коней,
Из-за высохших степей
Не затеивай ты ссор,
Укроти свой злобный взор.
Видишь в небе уток стаю?
Я гляжу, и мне завидно,
Дружно как они летают.
Так и нам давно уж нужно,
Кочевать давайте дружно,
Меж собой объединитесь,
Не богатством, этой дружбой
Первым делом вы гордитесь[1].
Я взглянул на женщину. Она прямо смотрела на меня. В ее взгляде увидел, что слова этой песни адресованы мне.
«Она узнала меня. Хоть мы не представлялись», - понял я, продолжая слушать ее.
…- Кто будет думать сегодня,
И что будет с нами потом?
Как объяснить всё потомкам?!
Каким говорить языком?![2]
Из-за снова открывшейся двери пламя костра заплясало. В жилище, держа в лапах бубен, вошел медведь. Так мне показалось в начале. При его виде хозяйка прекратила петь, с радостью подскочила и вскрикнула:
- Ну, наконец!
Это был шаман, облаченный в медвежью шкуру и голову, сквозь открытую пасть которого его глаза изучили Ирека, а затем меня. Меня он рассматривал больше. Его взгляд остановился на моем украшенном золотом и крупными драгоценными камнями боевом поясе и сабле в дорогих ножнах.