охватило снова.
Поравнялся со своими
за хутором старым.
Где корчма была — огнище,
и Лейбы не стало.
Усмехнулся мой Ярема,
грустно усмехнулся.
«Вот где, вот где я недавно
перед Лейбой гнулся!
А сегодня...» И взгрустнулось
о том, что минуло.
А ватага у оврага
с дороги свернула.
Догоняют мальчугана;
на спине котомка,
лапти, рваная сермяга...
Окликнули громко:
«Эй, убогий, погоди-ка!»
«Я не нищий, пане».
«Ну, а кто ж ты?»
«Гайдамака!»
«Ишь ты как, поганец!..»
«Сам-то дальний?»
«Кирилловский»
«А Будища слышал?»
«Знаю, как же!»
«А озеро?»
«Озеро повыше,
вон где озеро. Езжайте
тропинкой вот этой».
«Много ляхов нынче видел?»
«То-то вот что нету!
А вчера их было пропасть!
Венков не святили
из-за них, собак проклятых, —
за то ж их и били!...
И мы с батькой их карали,
а мать все хворает, —
а то б тоже...»
«Добре, хлопец! — Зализняк кивает.
Вот возьми себе на память
об этой дороге
золотой».
«Спасибо, пане!..»
«Ну, казаки, трогай!
Да без гомону, потише!
Галайда, за мною!
Там вон озеро в долине
и лес под горою.
А в лесу добро зарыто, —
как подъедем, скажешь,
чтобы хлопцы окружили,
может, кто на страже
там остался».
Подъезжают,
встали вокруг леса.
Смотрят, смотрят — нету ляхов.
«Да тут их до беса!
Гляньте, хлопцы, на деревья,
сшибайте проклятых!» —
и посыпались, как груши,
вниз конфедераты.
«Поживей сшибайте, хлопцы,
будут знать, как лазить!
Вот так славная потеха —
как бы да не сглазить!»
Отыскали гайдамаки
потайные ямы,
все забрали, что годилось,
и в Лысянку прямо
поскакали...