Наш путь пролегал через опустевшие земли, еще недавно полыхавшие пожарами и заполненные обездоленными беженцами. Был направлен к центральному тракту, соединяющему столицу и восточные земли. Сейчас разоренные окрестности производили удручающее впечатление. Выгоревшие дотла селения, обглоданные падальщиками трупы людей и домашнего скота по обочинам дорог. Особенно горько было видеть тут и там белеющие детские косточки.
Поневоле у нас периодически возникал разговор о трагедии людей во время войны. Жека высказался, что большая война для любого народа, это – тяжелое ранение, отбрасывающее его развитие на сотню лет назад. Я не согласился с его мнением. На мой взгляд оно было неполным. Главная трагедия для людей, это длительность войны. Если она длится десять лет, это трагедия, потому что морально уродует воюющее поколение, а военные действия в течение более долгого времени разрушают народ. Он умирает от смертельной раны. Все навыки, умения и уклад мирной жизни забываются, люди умеют лишь воевать, что превращает их в дикое племя. В тех же сельвагов. Припомнил Жеке его же «связь поколений». Тот помямлил губами и удивленно-восхищенно воззрился на меня.
– Только не дерись, но все же ты умище.
Тем не менее, схлопотал. Младшенькая прыснула, увидев обиженную мину его сиятельства.
– Я несчастный страдалец за правду, – горько, но пафосно провозгласил Жека.
– Поговори мне тут, – воспротивился я.
– И поговорю. Молодежь (с ударением на первый слог) должна ее знать, – указал на младшенькую.
– Не позволю смущать юные умы, – твердо возразил нахальному графу.
Однако получилось неубедительно, так как Уайду смутить невозможно. Сама кого хочешь оконфузит.
– Ага, – злобно захохотал его сиятельство, – забоялся, отче наш, разоблачительств от не по годам мудрого отрока.
Я понял, что вступил на скользкую тропу актерства, где первенство в талантах принадлежало отнюдь не мне. Сориентировался и быстро передал инициативу младшенькой.
– Любимая, твое мнение?
Та, не отвлекаясь от управления Гумом, невозмутимо произнесла:
– Милый, Жека прав, ты умище. Я таю, слушая твои речи. Как высокогорный ледник под летним солнцем. Была бы Майта рядом, она бы подтвердила. И таю, и млею, и хочу. Кто-то ведь сказал, что самый привлекательный орган мужчины, это его мозг. Но это не значит, что прав некий граф эп Тасно. Дерзкий нахальный выскочка. Гадкий мальчуган. Любимый, ты разрешишь мне расправиться с ним?
– А расправиться, это больно? – осторожно осведомился его сиятельство.
– Сначала больно, а потом приятно, – оскалилась кисонька и бросила быстрый взгляд на Жеку.
– Мое решительное «нет» подобным злодеяниям! Не за что, не про что, темные силы намереваются лишить жизни искреннего борца за справедливость. За правду. За истину в последней, перед нелепой кончиной, инстанции. Нет в жизни счастья! А я так надеялся, – безысходно пробормотал он.
Слезы разрушенных надежд скользили по щекам графа. Я не смог сдержать смеха. Ни у кого не хватит терпения бесстрастно следить в течении сколь-нибудь долгого времени за эскападами блестящей пары великих притворщиков.
– Так, наблюдаю ауру ребенка, прямо-прямо-вправо, – внезапно воскликнул Жека.
Ого! Что-то мы с младшенькой отвлеклись. Лишь граф не утратил внимания.
– Да. Сидит на дереве, – подтвердила кисонька. – Двести локтей по дороге, десять в глубину рощи.
Подъехав к указанному месту, Гум застыл. Сзади остановился и Эки. Я попытался установить ментальный контакт с лесным ребенком. Вскоре получилось. Мальчик, около семи лет, очень голодный. Пугался любого шума. Я вышел из магомобиля и стал так, чтобы мальчик видел меня сквозь редкую зимнюю листву. Стал внушать, что этот большой лысый дядя, стоящий на дороге, очень добрый, не причинит вреда и обязательно накормит.
Послышался шум листьев. Вскоре маленькая фигурка вышла из лесу и направилась ко мне. Большие синие глаза на замызганном личике. Растрепанные светленькие волосенки, усеянные темными бусинками гнид. Худой до измождения. Ужасный наряд из дерюги, подвязанной обрывками конской сбруи.
Я присел на корточки, улыбнулся, вытащил из мешка лепешку и протянул ребенку. Он немедленно вцепился в нее зубами и, роняя крошки, стал жадно глотать, почти не разжевывая. Конечно же подавился. Я сунул ему в рот открытую баклажку и наклонил. Мальчишка хлебнул воды, отдышался и вновь принялся грызть лепешку, уже не так торопливо. Я периодически давал ему попить.