Теперь я отваживался выходить на улицу только в сумерки. Я безвыходно сидел в своей комнате, развлекаясь чтением, музыкой, болтовней с приятелями. Уединение вновь подняло меня в глазах наших домашних, городские сплетники перестали обо мне судачить, и для меня началась новая жизнь. Толки постепенно затихали; я нигде не появлялся, и проделки мои стали понемногу забываться, словно и вовсе ничего не было.
Между тем юноша, выручивший меня из беды, зачастил ко мне в гости. Он усердно предлагал свои услуги и уверял, что я могу располагать всем его имуществом и им самим. Я уже знал его имя, и откуда он родом, и что в Рим он прибыл по некоему щекотливому делу, в связи с которым требовалось получить отпущение у его святейшества; но хлопоты были пока безуспешны, хотя денег он израсходовал уже немало.
Я почитал себя в долгу перед ним. Вполне ему доверяя и ища случая быть полезным и как-нибудь отблагодарить за услугу, я попросил его поделиться со мной своими заботами, дабы я мог ходатайствовать за него у моего господина, французского посла, и добиться быстрого решения по его делу. Он горячо благодарил, но отказался: ему уже подали надежды и указали верные ходы; однако если у него и тут сорвется, то он прибегнет к моей помощи.
Так мы с ним беседовали о разных разностях, потом он предложил пойти с ним прогуляться по дворцовой площади; я, извинившись, объяснил причину своего затворничества и всю проистекавшую от него пользу, ибо оно водворило мир в моей душе и успокоило взволнованные умы горожан.
Паренек этот был малый не промах, не хуже меня самого; он ухватился за слова, которых только и ждал, и тотчас сказал:
— Сеньор Гусман, поступки ваши свидетельствуют о большом природном уме, и я, со своей стороны, считаю избранный вашей милостью путь самым верным. Однако мне кажется, что идти по нему дальше было бы затруднительно. Обстоятельства порой заставляют нас отказываться от самых твердых решений. Будь я на вашем месте, я не согласился бы сидеть взаперти столько дней и ночей, а предпочел бы провести это время с пользой и удовольствием и, покинув Рим, поездить по Италии. Путешествие развлечет вас и вместе с тем приведет к той же цели, что и заточение в четырех стенах. И даже верней, ибо время и расстояние все изглаживают из памяти и превосходно лечат от такого рода недугов.
И он начал искушать меня рассказами о всяческих диковинах, расписывая великолепие Флоренции, красоту Генуи, несравненное и нигде более не виданное государственное устройство Венеции и другие чудеса и так меня раззадорил, что я во всю ночь не сомкнул глаз и не мог думать ни о чем другом. К утру я совсем уже готов был ехать, и когда явился в спальню одевать моего господина, то сообщил ему о своем намерении, которое он сразу одобрил, сочтя его разумным и благодетельным для нас обоих.
Потом он рассказал все, что нашептывали ему обо мне и что произошло в тот достопамятный день, когда я ушел из-за стола, и как он беспрестанно размышлял, не зная, что ему теперь делать: питая ко мне большое расположение, он желал обойтись со мной как можно лучше и искал способа меня не обидеть. Теперь я сам нашел прекрасный выход, и ежели согласен отправиться во Францию, он даст мне рекомендательные письма к своим друзьям. Но если я сделаю другой выбор и иное решение окажется мне более по сердцу, то он во всем готов идти мне навстречу, лишь бы исполнить долг по отношению к верному слуге.
Я охотно поехал бы во Францию, чтобы своими глазами увидеть великолепие и блеск этого королевства и его государя, о коих так много был наслышан, но обстоятельства в то время складывались иначе, и я не мог осуществить это желание.
Поцеловав руку моему господину и поблагодарив его за все милости, я сказал, что хотел бы, с его одобрения и благословения, поехать сперва в Италию, побывать во Флоренции, ибо слышал много похвал этому городу; к тому же по пути туда я мог заехать в Сиену, где жил Помпейо, мой добрый друг; имя это мой господин хорошо знал, ибо мы с Помпейо уже давно вели переписку, хотя ни разу в жизни не встречались. Господин мой остался весьма доволен, и я с сего же часа стал готовиться к отъезду, дав себе слово начать им новую главу в истории своей жизни и добродетелью смыть пятна, оставленные на ее страницах пороком.