— Я бы сказала, что Гоголь не нашел у него души.
— Гоголь был чиновником, может, поэтому? Князь отпил шампанского из бокала, стоящего на маленьком столике у его локтя. Софи сидела молча, завороженная, окружающей красотой. Маленькая белочка осторожно приблизилась к ней, едва не коснувшись ноги. Князь вернул бокал на место. Он неожиданно осознал, что гувернантка — женщина, к тому же красавица. Нет, не красавица, подумал он, хотя у нее прекрасные глаза, чувственные губы, белая, нежная кожа. Он вспомнил об Анне Егоровне, томящейся без него в Петербурге. Не следует заставлять ее томиться слишком долго.
— Последний раз, когда мы с вами прогуливались, — начал князь, — вы сказали, что нельзя быть христианином и иметь собственных крепостных. Вы по-прежнему придерживаетесь такого мнения?
— Иван ваш крепостной? И камердинер Митя? И повар Николай?
— Да.
— Они выглядят вполне довольными своей неволей. Но в чем она заключается?
— Крепостной, или душа, принадлежит земле, на которой он родился и которая принадлежит его барину. У него нет никаких прав. Если барин велит ему жениться, он так и поступит. Крепостной ничем не владеет. Его можно продать или купить, как лошадь. Он может быть унаследован, как мебель или картина, или точно так же куплен. Он не может покинуть место где родился. Я получил Ивана и всех других по наследству. Я владею ими. Их телом и душой.
— Прекратите! — воскликнула Софи. — Вы говорите о человеческих существах, как если бы у них не было души. Однако я слышала, как баронесса называла их «душами». Разве такое противоречие не наводит на вас ужас? — Сейчас она говорила с ним, как с равным. Гнев заставил девушку забыть обо всех барьерах между ними.
— Вы правы в своем негодовании, — отозвался князь. — Со времен Екатерины Великой власть барина над крепостным не знала границ. Они его рабы и поэтому не имеют права жаловаться. Разумеется, я и такие, как я, готовы положить конец этой тирании. И как можно скорей.
— Скорей? Что вы хотите сделать? Это же… просто средневековье! Россия живет в двух разных столетиях одновременно. Как вы могли допустить такое?
Ее возмущенный возглас напугал белку, которая вспрыгнула на ближайшее дерево и уселась там, сердито бранясь. Но больше никого. Мистер Черч продолжал спать, прислонившись к дереву. Мадемуазель Альберт где-то прогуливалась. Из леса доносились голоса детей. Все вокруг выглядело таким умиротворенным… Страсти бушевали только в сердце Софи. Когда он сказал, что хочет покончить с тиранией, она почувствовала непреодолимое желание броситься к нему на шею. Его проникновенный голос имел над ней странную власть. Она сжала кулачки, стараясь унять предательскую дрожь.
— Я освобожу их. Дам им землю. Свобода не может быть свободой без земли. Они будут работать на меня так же, как в Европе крестьяне работают на своего хозяина. Император намерен отменить крепостное право. Но крестьянская реформа может принести большие потери с обеих сторон. Как вы думаете, на каком главном принципе она должна основываться?
Софи задумалась. Князь, смотрел на нее не отрываясь. Девушка расслабилась и, повернувшись к нему, медленно произнесла:
— Я думаю… об упразднении права одного человека использовать в своих целях другого, беспомощного. Беспомощность всегда порождает в людях самую безжалостную жестокость.
— Разлагающее действие власти?
— Однако вас это не коснулось. Ваши крепостные любят вас. Я видела, как Иван целовал вас в плечо, когда вы приехали в Обухов. Я поразилась, подобной фамильярности. Но мистер Хенвелл объяснил мне, что это знак почитания и любви.
— Иван находится в привилегированном положении, хотя пока не свободен. — Князь улыбнулся. — Моим крепостным известно о моем намерении. Они пребывают в радостном ожидании, хотя некоторые сбиты с толку и напуганы этим. Зачастую мы все боимся перемен. В нашей стране тьма-тьмущая безграмотных, темных крестьян, но будущее Росси принадлежит их детям. — Князь замолчал. — Иногда мне кажется, что я нахожусь в сумерках. Их свет мягок и прекрасен, но на рассвете займется алая заря…
Послышались голоса. Эдвард Хенвелл возвращался с прогулки с жизнерадостным французским наставником. Эдвард скользнул взглядом по князю и Софи.
— Я присвоил себе мисс Джонсон, — извиняющим тоном произнес князь. — Мы вели длинный и серьезный разговор. Боюсь, как бы за это время не завяли ваши ландыши. Мистер Хенвелл, будьте так добры, справьтесь у Ивана, свежи ли цветы?
Вскоре Эдвард вернулся с букетиком ландышей в большом хрустальном бокале, наполненном водой.