— Место и в самом деле… историческое, — согласилась Марина.
Мэрион вдруг пришло в голову, что у принцессы, как и у всех, под кроватью наверняка стоит ночной горшок с инициалами.
— Да попросту сказочное! — проревел король так громко, что скрещенные мечи, украшавшие стену, задребезжали. — Тут ведь все в точности так, как было при ней! Дети обожают замок за то, что тут ничего не меняется!
Принц Георг в замешательстве посмотрел на братьев. Марина промокнула губы салфеткой.
— А что там изображено? — спросила она, напряженно вглядываясь в большую картину, висящую напротив.
Ее супруг с опаской покосился на короля.
— Как принц Альберт потрошит оленя, дорогая.
— Что?!
— Ну, кишки из него выпускает, — со вздохом пояснил Георг.
У Марины сделался такой вид, будто она сейчас упадет в обморок.
Герцогиня Йоркская склонилась к невестке.
— Непременно сходите на охоту с его величеством, Марина! Он превосходный стрелок! Всегда попадает точно в цель! От его выстрелов птицы гибнут прямо на лету, не успев упасть!
Греческая принцесса в ужасе зажала рот рукой, на которой поблескивали дорогие украшения.
После ужина Мэрион освободили от работы. Королева Мария, скользя подолом клетчатой юбки по клетчатому же ковру, решительно направилась в гостиную и увлекла за собой свою новую невестку.
— Какие у фас красные ногти, милая моя! Мой Георг не любит крашеных ногтей!
— А мой — любит! — запальчиво отозвалась Марина.
Мэрион поднялась по лестнице, тоже выстеленной клетчатым ковром. Со стороны гостиной послышался истошный вопль:
— Марина! Сюда нельзя садиться! Это любимое кресло королевы Виктории!
Это кричала герцогиня Йоркская, и в ее голосе звучали торжествующие нотки.
Глава двадцать седьмая
Не успела Мэрион вернуться из Шотландии, как на горизонте уже замаячило Рождество — а значит, и очередной отъезд из Лондона, и разлука с Валентином до самого Нового года.
Накануне отъезда Валентин пригласил ее выпить. Вечер был промозглый и туманный, и в пабе «Роуз-энд-Краун» было не протолкнуться. Посетители громко распевали «Может, все потому, что я — лондонец», собравшись вокруг расстроенного пианино.
— Так больше продолжаться не может, — сказал Валентин.
Мэрион уставилась на свой липкий бокал с шерри.
— Ты прав.
«Чудесное чувство проснулось внутри…» — пел тем временем нестройный хор.
— Я устал притворяться перед друзьями, — продолжил Валентин.
Мэрион подняла на него взгляд.
— Но ведь Декка с Эсмондом знают, что я — учительница.
— Но не знают, кого ты учишь. Что они скажут, когда все откроется…
Мэрион буквально подскочила на месте.
— Тебе важно, что Эсмонд подумает, а остальное тебя нисколечко не заботит!
Она ожидала, что он тут же накинется на нее, начнет оправдываться, но он лишь устало посмотрел ей в глаза.
— Ты же знаешь, что это не так. Меня много чего волнует. Да и тебя до недавнего времени волновало.
— Я никогда не была коммунисткой, — отрезала Мэрион. — Так что не начинай, пожалуйста.
Он не сводил с нее глаз.
— Ты же понимаешь, о чем я.
На сердце ей вдруг навалилась невыносимая тяжесть. Да, она понимала, к чему он клонит. И он был совершенно прав. Она почувствовала, что он собирается навсегда с ней порвать. И горестно опустила голову.
Толпа затянула другую песню. А они всё молчали под расстроенные аккорды пианино.
Он потянулся к ней, взял за руки и внимательно заглянул в глаза.
— Выходи за меня.
От неожиданности Мэрион распахнула рот. Это было уже второе предложение руки и сердца в ее жизни, но до чего же сильно оно отличалось от предыдущего! Дыхание перехватило от счастья, а душа точно воспарила к небесам. Радость наполнила ее сердце…
— За тебя? Замуж?.. — В ушах у Мэрион так звенело, что она с трудом расслышала собственный голос.
Он кивнул, обворожительно улыбнувшись.
— Почему бы и нет?
— Но тогда придется уйти с работы, — медленно проговорила она.
Среди королевской обслуги супружеских пар не было. Этой привилегии удостаивались только члены августейшей семьи.
— Не беда. Я уже все продумал. Ты поселишься на Ротерхит-стрит. Устроишься на работу в школу. Станешь настоящей учительницей. Тут их сильно не хватает.
Она внутренне поморщилась, услышав слова «настоящая учительница», но решила не заострять на этом внимание. Ей вспомнились исхудавшие дети, которых она видела в окрестностях Ротерхита. Личики у них были чумазые, а одеты они были сплошь в лохмотья. Валентин прав — ими непременно стоило заняться.