- Тут я с вами не соглашусь, насчёт философии-то. Не забывайте, что мы, человеки, по-разному устроены, двух одинаковых на край света сходи - не встретишь. Отсюда и несовпадения. Каждый волен извлечь что-то своё. Кто-то увидит глубокую мысль, кто-то скольжение по поверхности. Это уж кому оно как покажется. Некоторым читателям железки подавай, рыцарей с заклёпками, да деталек важных поболе, чтоб автор доспех французский с аглицким не путал, знал, чем арбалет от лука отличается, а бердыш от секиры. Другие на это и внимания не обратят, им главное, чтоб благоглупостей разных было сверх меры: читай - не хочу. На всех не угодить, мой друг. Помните это, и не подстраивайтесь под чужие вкусы. Пишите, как пишется.
- Постараюсь, - успокоено сказал я.
- Ещё как постарайтесь! Молю о том, чтобы источник вашего вдохновения не иссяк, с ним не иссякнут и деньги в моём кармане.
Видя, что затронул опасную тему, редактор спохватился.
- Сегодня, кстати, замечательная погода. По-настоящему летняя: ласковое солнце, весело щебечущие птички...
- Кстати, о птичках. Я тут хотел насчёт гонорара поговорить... - начал я импровизированную речь.
- Поэтам деньги не нужны! - с жаром сообщил редактор.
- Поэтам, может и не нужны, а вот прозаикам, творящим в крупной форме, без них - хоть вешайся.
- Безусловно, - счёл нужным согласиться редактор. - Я понимаю, что вы честно заработали гонорар, но сейчас наступили трудные времена: тиражи падают, экземпляры порой возвращаются не раскупленными. Продавцы не хотят возвращать деньги. Думаете, я сижу здесь и пью пиво от хорошей жизни?
- Всё ясно, - кивнул я. - Думаю, мне стоит обратиться в 'Петербургские ведомости', возможно, они захотят пойти навстречу.
- Ну, нет, - редактор аж подпрыгнул. - Вот уж чего я не допущу ни при каких обстоятельствах. Возьмите ваш гонорар и приносите через оговоренный срок продолжение.
- Спасибо, - я расплылся в улыбке. - Не возражаете, если я угощу вас пивом?
- Чтобы я отказался? - изумление в голосе редактора достигло кульминации.
- Всё понял, - кивнул я. - Эй, две кружки пива сюда и...
- И то, что я обычно заказываю, - добавил редактор. - В двух экземплярах, пожалуйста.
Я усмехнулся, вспомнив момент с тостами из 'Кавказской пленницы':
- Извините, а вас случайно не Александром по имени звать?
- Ну да, - подтвердил он. - Мать в детстве Сашкой иль Шуриком называла.
Мы засиделись допоздна и в итоге пришли к общему выводу: до чего ж классные мужики из нас получились. Домой я добрался на автопилоте, лёг на постель, зачем-то распихал вялого Карла, пахнувшего женскими духами, и крепко-крепко заснул. Что со мной было на рассвете - вспоминать страшно! Пиво, водка, вино, непонятные настойки, коих мы перепробовали от анисовой и, кажется, до тараканьей, к утру смешались в такой опасный 'коктейль', что я с трудом дополз до умывальника и там же чуть не отбросил коньки. Выжил ли редактор, который поглощал эти жидкости в двойных объёмах, предстояло ещё выяснить.
- Плохо мне, - простонал я. - Ой, как плохо!
- Сейчас, кузен, потерпи немного, я тебе помогу, - пообещал Карл.
Карл взял у соседей старинное лекарственное средство - капустный рассол. Не сразу, но всё же подействовало. Во всяком случае, к Ушакову я сумел дойти без посторонней помощи, правда, несколько раз, скрывался в кустах по очень важному делу. Помогли ещё и пронизывающий холодный ветер, и моросящий дождик (погода, которая в Питере столь же непостоянна, как женщина, резко поменялась на осеннюю). Голова с каждым шагом всё меньше напоминала колокол. В кабинет Андрея Ивановича я попал почти трезвым человеком.
- Вот и подвалила тебе настоящая работёнка, хватит пером скрипеть, - довольно произнёс Ушаков.
Я остолбенел:
- О чём вы, Андрей Иванович?
- Да о том, неужто мне по должности знать не положено, кто у нас в газетах пишет, да ещё за псевдонимом Гусаров прячется, - усмехнулся генерал.
- Положено, - невольно согласился я.
- Воот! - важно протянул Ушаков. - За дела чернильные хулить не буду, ибо сам иной раз не без удовольствие эльфов твоих перечитываю, но токмо офицеру гвардейскому ещё и шпага нужна бывает.
- Андрей Иванович, вроде я и шпагой владеть умею, - даже обиделся я. - Жаль, господин Звонарский подтвердить это уже не сумеет.
- Ты подвигами своими не хвались. Достал бы мне Балагура, я б тебе тогда всяческий почёт оказал в сто раз пуще прежнего.
- И до него доберёмся, - хвастливо заявил я, вспомнив, что Балагуром звали таинственного убийцу из окружения цесаревны Елизаветы.
- Ажно как павлин распустил перья. Гляди, оборву тебе хвост, - засмеялся Ушаков. - За Балагуром есть, кому гоняться. Тебе другое покуда предстоит. Весточку я из Польши получил важную от человека России дружного и полезного.
- А что за человек такой, позвольте узнать? - заинтересовался я.
- Тебе можно, - разрешил Ушаков. - Есть князь такой - Чарторыжский. Может, доводилось с ним знаться?
- Никак нет. Только слышал о нём. Да сами знаете, кто ж не слышал, разве что глухой.
Ушаков понимающе улыбнулся.
Надо сказать, история с этим князем прогремела на всю Россию. Случилось это в январе 1735-го года во время войны за польское наследство. Капитан Тверского драгунского полка Глеб Шишкин получил от начальства строгий приказ - сжечь имение Рудзинского - одного из сторонников претендующего на корону Польши Станислава Лещинского. Не знаю, что за напасть случилось с капитаном, но по ошибке он явился во владения соседа Рудзинского, коим к своему несчастью оказался князь. Чарторыжский выступал на стороне России, поддерживал короля Августа, имел четыре охранных грамоты на свои деревни, подписанные лично фельдмаршалом Минихом и генерал-аншефом Ласси. В мозгу Шишкина что-то перемкнуло, он объявил князя самозванцем, а грамоты фальшивкой. Возможно, в голове у хлебнувшего лиха на войне офицера не могла прижиться мысль, что не все поляки настроены против России.
Шишкин, никоим образом не сомневаясь в собственной правоте, сжёг и замок Чарторыжского, и ближайшую деревеньку. Драгуны раздели донага князя, его жену, пятерых детей и всех домочадцев и пинками погнали по январскому морозу до соседнего поселения.
Когда известия о том страшном проступке дошли до русского начальства, начались разборки - после показательного суда Шишкина приговорили к аркебузированию, сиречь к расстрелу. Прогремели выстрелы, капитан упал... остались довольны ль поляки, неизвестно. Дров драгуны наломали в преизрядном количестве.
Самым удивительным в этой истории было то, что Чарторыжский тем не менее сохранил лояльность России.
- Думаете, князю можно доверять?
- Конечно, - кивнул Ушаков. - Я его не единожды проверил. Он часто помогал нам, помог и на сей раз.
- Так о чём же таком он сообщил? - заинтриговано спросил я.
- Каким-то образом ему удалось отследить, куда в больших количествах вывозится медь. Князь полагает, что нашёл место, где изготовляются поддельные русские деньги, о чём в депеше своей секретной, на имя моё посланной, пишет.
- Так это же замечательно! - воскликнул я.
Ушаков внимательно взглянул на меня и произнёс слова навсегда впечатавшиеся в мою память:
- Готовься отправиться в Польшу. Поручаю тебе лично отобрать людей, с которыми ты разыщешь гнездо фальшивомонетчиков, разоришь его и примерно накажешь тех, кто в том гнусном деянии замешан. Только учти, барон, поедешь ты туда не как гвардейский сержант Измайловского полка, а будто простой шляхтич курляндский, коей хочет и мир посмотреть, и себя показать. Помни токмо, ежели случится тебе в тюрьму али плен угодить, мы о тебе знать не знали, слышать не слышали. Понял меня, фон Гофен?
- Понял, Андрей Иванович, - сказал я. - Как не понять.
На душе вмиг стало тревожно и пусто.