Пыльным окурком Джинни описала безнадежную дугу, дав понять, что у нее нет больше слов, чтобы объяснить, почему она уехала в Париж в поисках любви и оперы.
Я пытался быть столь же откровенным в ответ и в конце концов, после бесчисленных проволочек и откладываний, решил, что должен сказать ей правду насчет Люси.
— Помнишь, что я говорил о своей девушке?
— Что?
— Это неправда, — сказал я.
— Ты ее не любишь?
— Нет, не это.
— Она не в Англии?
Джинни исподлобья посмотрела на меня, и хотя я все пытался понять, что же меня в ней так привлекает, это были точно не ее брови.
— Ничто из этого.
— А что же?
— Она курит как паровоз.
Оказалось, во всем остальном Люси почти идеальна. Она умеет петь, плясать и разыгрывать. Снимается для благотворительных журналов и добра к детям. Но даже когда я громко расхохотался, вспомнив необычное чувство юмора Люси, Джинни не выказала ревности. Я решил развить мысль: мы оба не собственники и не контролируем жизнь друг друга.
— Думаю, у тебя примерно так же, — предположил я.
— Вообще-то я собственница, — сказала Джинни. — Зачем останавливаться на полпути?
Жан-Поль Сартр внимательно слушал, только прикидываясь, что идет от нас, шаркая и ухмыляясь, как Марсель Марсо. Я часто предлагал — может, после работы — сходить куда-нибудь, где Сартр нас не услышит. Но Джинни вечно была слишком занята пением, или ей надо было звонить своему парню, или, что еще хуже, она смотрела на меня так, словно я и сам знаю, что мы оба влюблены в других людей и все такое.
— Мы ведь друзья? — спросил Джулиан.
— Конечно.
— Потому-то я и хочу помочь, — сказал Джулиан. — И тебе, и Тео. Как он там? Не лучше?
Тео умирал.
Прошло больше года с тех пор, как Джулиан вызвал меня в этот кабинет, чтобы объявить результаты расследования, пространно объяснив, что в наше время такая компания, как “Бьюкэнен”, должна быть насквозь политизирована. Каждому сотруднику рекомендуется при любой возможности пропагандировать некоторые основные принципы — например, что нет никакой явной связи между курением и раком и что мы живем в свободной стране, где сигареты совершенно законны. Впрочем, особо рьяных, вроде Тео, приходилось обуздывать.
— Он имеет в виду, что я уволен, — сказал Тео.
Тео сидел на диване Джулиана, черная кожа отлично подчеркивала белизну его халата. Он курил сигарету из прозрачной коробки.
— На самом деле ты не уволен, — сказал я. — Это просто уловка.
Джулиан решил, что Тео сможет взять короткий отпуск за счет “Бьюкэнен”, если перестанет возить сигареты в трущобы. Джулиан объявит об увольнении Тео, и недовольные из ЛЕГКОЕ спокойно разойдутся по домам. Когда все устаканится, Тео тихонько вернется к работе и продолжит исследования как ни в чем не бывало.
— Поэтому он лишь говорит, что ты уволен.
— В Гамбурге мы всегда так делали.
— Значит, это не проблема, — сказал я.
— Да, — сказал Тео. — Это коррупция.
Джулиан снял очки и потер глаза:
— Это пускание пыли в глаза. Это ничего не значит.
— А я был так близок к прорыву с ВТМ.
— Джулиан это знает, — сказал я.
— Джулиан?
— Мы в колледже вместе учились.
— Значит, ты знаешь, почему его вышвырнули из Гамбурга?
— Никто его не вышвыривал. Ему не нравились тамошние опыты над животными.
— Это он тебе сказал?
— Так будет лучше, — сказал Джулиан. — Подумайте о квартплате. Подумайте о собаке. Я делаю все, что в моих силах.