— Фенола, изопрена и мышьяка.
— Персика и лаванды. Иногда эссенции герани.
— Двуокиси серы, окиси углерода, нитробензола.
— Черной смородины и малины.
— Зета-нафтиламина.
— Мускатного ореха и ванили.
— N-нитрочтототамэтиламина.
— Бергамота, каскариллы и розмарина.
— Бензопирена, винилацетата.
— Перечной мяты, сандалового дерева и валерианы только что из цветка.
— Формальдегида.
— Ментола.
— Метанола.
— Кардамона.
— Кадмия.
— Цитрусовых.
— Цианида.
— Цитрусовых. Не стоит и эту сторону забывать.
— Нет, не стоит забывать обе стороны.
— Я думаю, это и есть любовь.
— Обычно волшебные сигареты выглядят получше. Моложе.
Она понюхала.
— Вообще-то пахнет довольно приятно.
— Не обманывайся. Все изменится, когда ты ее закуришь.
— В тюрьмах сигареты используют вместо денег, — сказала она. — Мне сестра рассказывала.
— Знаю. Они издавна что-нибудь да заменяют.
— Если я ее поцелую, то превращусь в принца?
Она взяла сигарету Джулиана в рот и сомкнула красные накрашенные губы вокруг фильтра. Она держала ее, как соломинку для питья, не совсем уверенная, что это за питье, повращала глазами и сделала вид, будто затягивается, а потом вынула сигарету изо рта, опять сделав вид, будто выпускает дым, помаргивая, точно испанская курильщица.
— Как элегантно, — сказала она. — Как неумно.
Потом она взяла сигарету и зажала ее под носом, придерживая верхней губой: сигарета — словно прямые белые усики.
— Смешно, а? — Губы скривились, голос исказился, но когда она попыталась изобразить Ретта Батлера, сигарета вывалилась, хотя Джинни поймала ее, не успела сигарета миновать подбородок. — Вообще-то, дорогуша, — сказала она, — я не могу изобразить Хамфри Богарта.
Она счастливо сжала сигарету в зубах, и я посоветовал ей быть осторожнее. Она понятия не имеет о власти сигареты.
— Ах да, конечно, — сказала она, — она убивает людей.
— И не только.
— Мне скоро пора идти, — сказала она.
— Уже?
— Надо ночью хорошенько выспаться. Чтоб голосовые связки и горло отдохнули, сам понимаешь.
— Да, уже должен бы.
— И, разумеется, легкие, — сказала она.
— Все нормально?
— Да, — сказала она, — все хорошо.
Она протянула мне сигарету Джулиана.
— Скажи мне, почему она волшебная, — сказала она, но что-то в ней изменилось. Она вдруг погрустнела и разглядывала подол своего платья все время, пока я объяснял, как, возможно, не знаю, в какой-нибудь параллельной вселенной, если бы мы курили и все такое, хотя мы вовсе не курили, но если бы курили, или не обязательно мы, но кто-нибудь другой выкурил бы волшебную сигарету, то мы, или они, влюбились бы в первого же человека, которого увидели. Или даже влюбились бы в человека, с которым курили эту сигарету, если они оба курили, в параллельной вселенной и так далее.
— Ты так считаешь?
— Ну, кто знает?
— Это нехорошо, я лучше пойду, — сказала она.
— Что нехорошо?
Она встала и стала надевать курточку.
— Что нехорошо, Джинни?
— Не надо, — сказала она.
Я встал. Чтобы пробраться к двери, ей пришлось положить руки мне на плечи и отодвинуть меня в сторону.
— Чего не надо?
— Прости, — сказала она. — Не надо было мне приходить. Это нехорошо, так нельзя с Люси.
Она не стала открывать дверь. Попыталась выдавить улыбку.
— Ты должен кое-что знать, Грегори, — сказала она. Указательным пальцем она коснулась моей руки. — На самом деле она не волшебная. Это просто сигарета.
Она привстала и легонько прикусила мою нижнюю губу. Затем отшатнулась и оттолкнула меня.
— Ну что, не так уж и плохо, а?
Затем Джинни ушла, закрыв за собой дверь. Я ошеломленно таращился на сигарету Джулиана: на фильтре теперь виднелись следы губ.
Конечно, я всегда знал, что никакая она не волшебная.
Лаборатория Тео в задней части дома походила на последний оплот джунглей. Повсюду стояли растения в ярко-красных горшках и желтых мешках, и листья зеленели всеми мыслимыми оттенками. Листва заслоняла светильники на потолке, но зеленоватый свет все же просачивался. По стенам текло, повсюду такая влажность, что постоянно казалось, будто воздух наполнен пáром, идущим непонятно откуда.
Эмми увезла Тео в больницу, а я пытался оправдать свое проникновение сюда тем, что за все заплачено моими деньгами: за двойные стекла в окнах, за рабочую скамью и микроскопы, предметные стекла, чашки Петри, скальпели и громадные промышленные бутыли. Из середины пуфика, полускрытого листьями, на меня скептически смотрел Бананас, и Бананас был прав. Это деньги “Бьюкэнен”.