Он ни разу не упомянул Люси, даже мимоходом, даже чтобы уязвить меня, и это меня уязвило.
— Вот у тебя сейчас такой, — сказала Джинни. — Тоскливый взгляд влюбленного.
— Я задумался.
— Давай я придумаю, — сказала она. — Кино?
— Фильм?
— Их там обычно и показывают.
— Хорошо, — сказал я. — Отлично.
— А как же Люси?
— Вряд ли она пойдет.
— Я не хочу вставать между вами.
Мы решили предоставить выбор фильма провидению, так что Джинни выбрала день, я выбрал время, а Джинни выбрала один кинотеатр возле Сорбонны, где крутили классику. Когда мы все утрясли, Сартр успел проглотить сигарету целиком. К нижней губе свидетельством чуда прилипла одинокая золотистая чешуйка несгоревшего табака — Сартр, решил я, приберег ее на потом.
Никто не заслуживает гореть в аду. Тео пытался убедить меня в этом, чтобы мы могли спокойно поговорить о Джулиане Карре.
— Говорят, у него большие сложности с женой, — сказал Тео. — Бедняга.
— И это объясняет, почему кто-то по его указке сюда вломился и выкрал табак?
— Не думаю, Грегори. Скорее ты скис и отнес ему растение каучука.
Тео стоял у широкой рабочей скамьи, обследуя нижние ветви растения около метра высотой: раз в год на нем распускались белые цветы, а широкие листья обычно высушивались и измельчались в курительную субстанцию. Это один из немногих применяющихся в ботанике способов отличить табак (Nicotiana affinis) от обычного каучука (Ficus elastica). Тео сказал, что ему не хватает каучука.
— Он тут сообщал некоторый уют, — сказал он.
У Тео был хороший день. Лицо не такое осунувшееся, да и двигался он свободнее. Я сидел на полу и наблюдал за ним, моя футболка прилипла к плечам — я только что прибежал из Центра. Бананас сонно заворочался на пуфике и перекатился на спину.
— “Бьюкэнен” похожа на любую другую большую компанию, — сказал Тео. — Она тщательно оберегает свое положение. Если бы я решил проблему вируса, то мог бы продать открытие кому-то еще, и они бы выращивали табак где угодно.
— Но это воровство, — сказал я. — Это личная месть Джулиана нам.
— Я думал, вы друзья.
— Он жестокий, лживый, двуличный, льстивый, врущий, мстительный, злобный, ненадежный, скупой ублюдок.
Тео отложил свою работу. Опустился в кресло, которое мы принесли из гостиной, и закурил. Я закурил. Бананас соскользнул с пуфика, взял кисет с латакией в зубы и вспрыгнул к Тео на колени.
— Ну-ну, — сказал Тео. — Я бы не назвал его жестоким.
— Он никогда не принимает в расчет людей. Только деньги и статистику. Он думает, мы должны распустить Клуб.
— Разумеется, ты всегда можешь бросить курить.
— Он явно считает, что Уолтер пожароопасен. Прости?
— Я просто подал мысль. — Тео почесал Бананаса за ушами, между двух проплешин на макушке. — Тогда будет все равно, что думает Джулиан.
Я посмотрел, как Тео спокойно наслаждается сигаретой, и попытался расшифровать выражение его лица. Конечно, он шутил. Он сказал:
— Если тебе не нравится нынешнее положение вещей, придется частично взять вину на себя.
Нет, Тео ошибался. Теперь я абсолютно точно знал, что с тех пор, как Джулиан привлек мое внимание ко рту Люси Хинтон, во всем без исключения виноват он. Меня поразило, что я не помню ее рта, а затем я осознал, что забыл и ее губы. Я припоминал ее скулы и подбородок, но теперь они разделялись гротескной парой универсальных красных губ, застывших в гримасе, адресованной Джулиану.
Я упрекнул его, что он совершенно ничего не знает о рте Люси Хинтон:
— Ты вообще думал, что у нее светлые волосы, — сказал я. Но он отмахнулся, а затем подлил масла в огонь, предложив мне найти новую девушку, пока результаты моих тестов еще подходят не одним закоренелым холостякам. Чертовски смешно, Джулиан.
— Думай как хочешь, — сказал я Тео, — я давно знаю Джулиана.
— Он напуган. Он работает на “Бьюкэнен”, где думают, что люди вроде меня выращивают табак на огороде между морковкой и луком.
— Для “Бьюкэнен” это незавидные новости.