— Иди сюда. У меня ягоды, — не поднимаясь, Хаидэ сунула руку в сумку и достала горсть собранного в степи раннего багряника.
Техути напрягся, берясь за лук: сбоку из другого дома вышла мужская фигура — старик встал в дверях, держась за притолоку.
— Не торопись, — тихо сказала Хаидэ, — были б тут мужчины, Пеотрос не скакал бы через всю степь за помощью.
Мальчик перестал плакать. Глядя исподлобья, медленно приближался, дергая край рубашки одной рукой, а другую протянул вперед.
— Не бойся. Они сладкие. Хочешь? — Хаидэ говорила на общем языке дороги.
— Хлеба хочу, — ответил мальчик. Но подошел и, сгребая с ее руки ягоды, стал запихивать их в рот.
— Вот тебе хлеб, — она вынула из сумки остатки лепешки.
— Мир вам, идущие через степь, — проскрипел голос подошедшего с другой стороны старика. Держась на расстоянии, он приложил к плащу темную руку, поклонился.
— Мы напоим коней и поедем дальше, достойный, — Хаидэ медленно встала, повторяя приветственный жест, — мы не хотим зла.
— Да. Да… — старик пожевал губами, разглядывая их. Остановил взгляд на горитах, полных стрел, и луках через плечо, перевел глаза на короткие мечи у пояса.
— Может быть, у вас есть лепешка для старого Мелиттеоса?
— Прости. Это последний наш хлеб, — Хаидэ распахнула сумку, показывая полупустое нутро. Старик кивнул, но повернувшись, выразительно посмотрел на сумы, притороченные к седлу.
— Не надо ему, — хрипло сказал мальчик, дожевывая последний кусок, — у него в погребе кувшины с зерном, закопанные.
На всякий случай подошел ближе и спрятался за Хаидэ. Старик рассмеялся беззлобно.
— Ты глупый сын перепелки. Видишь, воины сильны и с оружием, они себе добудут еще хлеба. И мяса на охоте. А нам с тобой оставаться тут. Кто накормит тебя завтра?
— А что случилось, достойный? Солнце светит и небо чисто. А у вас в Каламанке будто прошла злая гроза и побила молниями жилища.
Старик оглянулся. И снова уставился на Хаидэ, подозрительно поблескивая глазами из-под клочкастых бровей.
— Все хорошо у нас. Если отдохнули, вот вам дорога, оттуда выедете на тракт.
— Он врет. Приходили тати, — мальчик засипел и продолжил басом, в котором гудели слезы, — два раза приходили. Первый бились с мужчинами, сильно. Но те их прогнали. Тогда… тогда они ночью пришли, с огнем. И все горело. Они забрали маму и Гелию и еще Смату. И увели мужчин, которых поранили. А кто совсем сильно поранен, и до смерти которые, те — там. Все уже…
Он махнул рукой в сторону крайнего дома, зияющего черными провалами окон. Снова заплакал.
— И снова глупый, — упрекнул его старик Мелиттеос, — эхе-хе, что за дело храбрым всадникам до нашей беды. Их всего двое. Мы бы оставили вас ночевать, добрые люди, но страшусь я, что снова придут к нам гости. Ночью. Вы не спасете, их много. А они освирепятся, убьют и нас.
— Много их было, Мелиттеос? — Техути спрашивая, стоял, глядя, как со всех сторон подходят старики и старухи, некоторые ведут за руку детей.
— Много. Да вам что. Вы идите себе. А нам идти некуда. У одних ноги старые, а у других еще коротки.
— Вам совсем негде укрыться? — Хаидэ погладила мальчика по голове, ероша пыльные волосы, — сколько же вас осталось?
— Тридцать семей увели они. Да сколько убили. Наши мужчины уходят на тракт, и в Каламанке их была половина от числа. Те, кто вернутся с тракта, не найдут жен и дочерей. Только ненужные старики. Да малые дети.
Старик зашептал, подойдя ближе и обдавая их кислым запахом старости.
— Тати грозились вернуться. И что им с нас, все унесли, увели скот. Разве что поубивать сирых. И дождаться, когда погонщики принесут в дом денег да подарков. Некуда нам, добрая госпожа, как есть некуда. Хоть заройся в землю.
— Да… — лицо Хаидэ было строгим и задумчивым.
— Послушай, достойный Мелиттеос, мы поскачем по тракту, говоря всем, кого встретим, что мирный поселок Каламанк разорили тати. И ваши погонщики, может быть, вернутся быстрее. И смогут забрать вас.
— Да? А может быть, слух первыми вызнают тати? И тогда уж они быстро прискачут за нашими головами. Нет, добрые люди, езжайте потихоньку и если ваша доброта настояща — молчите о нас. Пусть боги обратят к нам светлые лики. Пусть они нас спасут.
— Скажи старик, какие они? — спросил Техути, — какая упряжь у их коней, и какое оружие носят воины? Откуда пришли? На каком языке говорили?
— Нет! Нет! — Мелиттеос замахал рукой и отошел, — идите, идите! Ничего не скажу.
Соглашаясь с ним, тихо роптала горстка старых людей, прижимая к себе мальчиков и девочек.
Хаидэ поклонилась. Вытрясла из сумки остатки ягод и, раздавая детям, сказала:
— Уйдите за озеро, к болоту. Там спрячетесь в тростниках. Да… я сказала глупость…
Старик горько усмехнулся.
Сев на коней, путники направили их к выезду с площади, идя медленным шагом, провожаемые безнадежными взглядами.
— Видишь, — вполголоса сказал Техути, — Мы ничего не узнали. Вообще ничего.
— Подожди. Спешимся у тростников, на берегу.
— Зачем?
Она не ответила, направляя Цаплю к сверкающей воде. Оглянувшись, проверила — с площади их уже не видно. И спрыгнув, села на горячий песок, подбирая ноги в старых штанах.
— Ну, что торчишь на коне? Посиди со мной.
Время шло, за их спинами постукивали и шуршали стебли. Изредка вдалеке слышался детский плач. В озерце играла рыба, выпрыгивая и шлепая хвостами по тяжелой на вид, будто она из полированного железа, воде. Они сидели, настороженно оглядывая пространство по бокам и время от времени поворачивались, прислушиваясь. Хаидэ делала это машинально, думая о своем.
И первая подняла голову, услышав, как изменился шорох коленчатых стеблей.
— Я пришел сказать.
Мальчик выбрался на песок, убирая с лица полоски паутины.
— Ты смелый воин, мы тебя ждали. Ты умный.
— Правда? Хорошо. Я вырасту и пойду и убью всех.
— Так и будет, — ответила Хаидэ, — говори, мы слушаем тебя.
Стоя спиной к воде и быстро, по-птичьи, осматривая пустой берег, рощицы тростника и широкую степь, мальчик зашептал, хмуря светлые бровки над серыми глазами:
— Их было вот столько, сколько у меня пальцев один раз, второй и третий. У них широкие плечи и длинные руки. И черные панцири, с юбкой. А еще сапоги, черные. Они кричат, как клекочет ястреб, непонятно. И нам кричали на языке дороги тоже. Что убьют. Их кони низкие и злые, кусают зубами, кусали наших мужчин, за голову, за плечо. Топтали ногами. У них кривые мечи, как узкая луна.
— Тириты, — проговорил Техути, кивая.
— Они пришли не с тракта. Я когда в первый раз, я лазил в погреб ночью. Там мед. И выглянул, боялся, что мама…
Он замолчал. Потом вспомнил, что смелый и сипло продолжил:
— Светила луна, они набежали, как тени, из самой степи, оттуда вот. А еще… еще у них…
— Что? — Хаидэ присела на корточки, внимательно глядя в широко расставленные глаза.
Мальчик прижал руку к широкому вороту рубашки.
— Тута у главных, что кричали-командовали, были такие светились в луне белым, а когда горели дома — красным. Такие штуки на веревке.
Он присел и стал пальцем чертить на песке. Хаидэ и Техути смотрели, сблизив головы, как неровные линии складываются в фигуру.
— Такое вот. Страшное.
Он беспомощно посмотрел в лица взрослых.
Хаидэ открыла сумку. С самого дна вынула тряпицу и, развязав, положила на ладонь желто блеснувший квадратик.
— Похоже на эту?
Отдернувшись, мальчик чуть не упал, вскочил, разметывая ногой свой рисунок.
— Вы! Вы, у вас такое же!
— Подожди! Ну-ка! — она крепко обняла его, прижимая к себе.
— Глупый, верно дед сказал, глупый. Это денежка. Знаешь от кого? Пеотрос привез нам ее. Брат девушки Силин. Знаешь Пеотроса? Он хотел, чтоб мы знали, кто убивает вас.
Она покачивала мальчика, успокаивая, бормотала и повторяла одни и те же слова. И наконец, всхлипнув, тот уточнил: