Отдав распоряжения слугам, отправился в сторону рынка, перехватить любимчика госпожи Канарии, когда тот будет готовить ей паланкин. Надо сказать, что его ищет хмурая тощая охотница, да получить за это пару монет.
Хаидэ спала, соломинки лезли в лицо, и она отворачивалась, чтоб не пустить их в беспокойный рваный сон. Не слышала, как шумели за столами торговцы и караванщики, пили, пугали друг друга рассказами о победах демона, не слышала быстрой драки, и грохота разбитого кувшина. Проснулась внезапно, будто ее вытряхнули из рваных сетей, одним махом. Села, опираясь руками о каменный пол, припорошенный старой соломой. В черное маленькое окошко за спиной светил лунный серп, одежда, висящая на белой стене, казалась притихшим зверем, вздетым на крюк. И на фоне неровных складок старой шторы ярко белело лицо Техути и его руки, тоже белые, под черными рукавами широкого плаща.
— Хаи, — сказал шепотом, плащ пополз с плеч, сворачиваясь на полу еще одним бесформенным зверем, забелел длинный хитон, сверкая пряжками широкого пояса.
— Техути, — она протянула руки, боясь поймать пустоту, но вот он, совсем рядом, и запах его, родной, любимый, и никаких слов и вопросов не стало, все ушло, накрываясь огромным счастьем двух тел, что беззвучно слипались и входили друг в друга, сразу, без малейших заминок, будто притягивались сквозь времена и пространства…
Ни единого слова, ни шепота, ни стона не было слышно, лишь общим стало дыхание, учащаясь. Только его и слышал Хетис, стоя у входа снаружи. Вытягивал шею, напрягая слух, и проглатывал собственное дыхание.
А потом и дыхание стихло. Хетис застыл, боясь, что любое движение будет услышано. И стоял долго, неловко согнув толстую ногу. Выдохнул с облегчением, когда из-за шторы раздался счастливый женский шепот, перебирающий ласковые имена. Вставая удобнее, хотел прижаться ухом получше, но услышал, как мужчина вполголоса сказал:
— Подожди, Хаи.
Под звук шагов Хетис метнулся за угол в пустое стойло, присел там, проклиная осторожность любимчика Канарии. Покрутил головой, восхищаясь мужским нахальством. Эк везет таким вот бабьим игрушкам! Из рук одной вываливается да сразу в руки другой. И каждая — ах-ах, любимый. За что они любят таких — совсем никчемушных, которые в мужских делах всегда на последнем месте. Зато бабами верховодят.
— Ты нашел меня!
— Это ты нашла меня. Как хорошо, что я оставлял таблички.
— Да. Вот они все со мной. Я выкупала каждую и складывала в сумку.
— Любимая моя.
— Правда?
— Конечно!
Он смотрел на белеющее в лунном свете лицо у себя на коленях, на темные глаза, полные ночного сумрака. Как она делает это? Села и протянула к нему руки, почти невидимая в темноте. И он шагнул, в счастье. Потому что рядом с ней нет другого пути.
«Только в счастье…»
«Да нет же. Только — ее путь, не твой».
Ему показалось, что он слышит насмешливый шепот Онторо и, гладя Хаидэ по волосам, выбирая соломинки, застрявшие в прядях, он украдкой оглянулся. Но шепот звучал в голове и голос был не ее. Его, собственный голос.
«Она снова берет тебя в плен. А ты идешь, как овца».
— Я приехала за тобой, любимый. Знаешь, я была безымянным ши старого Патаххи. Делала грязную работу и услужала всем. Как положено младшему ши.
Она рассмеялась. Техути передернул плечами. Служанка. Почти рабыня. И — радуется.
— Теперь я умнее, чем была. Хотя конечно, глупа и буду глупа всегда.
Техути послушно засмеялся, присоединяясь к ее тихому смеху. У него заболели плечи и колени от неудобного сидения на жестких камнях. И эта грязная солома.
— А ты? Узнал, что хотел? Я видела кое-что, и нам нужно ехать к Паучьим горам, подобраться с другой стороны. С моря. Я видела сына, Теху, я думаю, он жив.
— Тс-сс, не надо об этом здесь. Потом расскажешь.
— Хорошо. Утром, да? Взял с собой свитки? Ты с Крылаткой? Нам нужно выехать пораньше.
— Хаи. Я не могу сейчас.
— Что?
Сползая с его колен, она села рядом, забирая волосы в жгут и закидывая за спину, чтоб не мешали. В глазах блеснули лезвия луны. Но встревоженный голос остался мягким.
— Что случилось, любимый? У тебя неприятности? Скажи.
— Нет. Не так чтобы… Видишь ли. Я еще не собрал всех снадобий…
— Ты не слышал меня? Он жив. Нам не нужны снадобья, надо скорее добраться туда и войти в гору. Ведь я не просто так вернулась к Патаххе, люб мой. Мне было показано!
— Хаи, нельзя решать такие вещи ночью, лежа голыми на соломе. Я уйду сейчас, пока меня не хватились там, где служу. А завтра, к закату, вернусь и мы все решим.
— К закату… весь день без тебя…
— Нам предстоит очень трудное дело. Надо подготовить все, нельзя торопиться. Тем более, если мальчик жив. Я раздобуду карты побережья. В доме, где я служу, очень большая библиотека.
— Это богатый дом, да, Теху? Ты хорошо одет.
— Хаи, люба моя, мне пора.
— Подожди. Еще чуть-чуть побудь рядом. Скажи… а твоя госпожа, она… Ты не даришь ей свою любовь?
— Любовь? — он рассмеялся, — о чем ты, глупая? Моя любовь — это ты. А она просто очень добра.
— Добра? С таким лицом?
— Ты видела нас? — голос Техути стал напряженным, но женщина не заметила этого, вспоминая темный румянец, пылающий на щеках Канарии.
— Ее лицо. Подбородок. Такие бывают у собак, которых натаскивают на дичь. И очень хорошо кормят. Сырым мясом.
— Ты не права, люба моя. Ты, верно, ревнуешь и потому говоришь чепуху. Она добра.
— К тебе, может быть.
Техути коснулся впалой горячей щеки. Встал, поднимая с пола плащ.
— Прости, мне пора. Вот кошелек, заплати хозяину, пусть даст тебе хорошее жилье. На несколько дней. Поживешь, а я буду приходить каждый день. Через неделю мне заплатят жалованье, а я соберу снадобья и свитки. Даже если тебе привиделось что-то, не стоит рисковать и торопиться.
— Хорошо. Я буду ждать тебя. Завтра, к закату.
Он вышел, будто и не было его тут, не лежал на ней, горячо дыша в шею.
Хаидэ беспомощно оглянулась на яркую луну, что уже уползала за край окошка. Будто еще один сон привиделся ей.
У калитки египтянина догнал Хетис, загремел засовом, угодливо засматривая в белое от луны лицо.
— Да будут боги дня и ночи с тобой, щедрый гость.
— Поселишь ее хорошо. Чтоб вход отдельный. И следи, кто приходит, пока меня нет.
— Да, господин.
— Скажи, хозяин, демон Иму и его купец появляются тут?
— Нет, господин, — Хетис цокнул языком с досадой, — у них свои палатки, и еду купец сам берет на базаре. А жаль, я брал бы денег, показывать, как чудовище жрет.
— А где палатки?
— На краю базарной площади. Увидишь, там пара черных коней и три верблюда с поклажей. И повозка для черной красотки. Ты идешь туда?
— Не твое дело.
— Да, да, конечно, — Хетис кланялся, растягивая толстые губы в улыбке.
Запирая хлипкую калитку, проводил глазами стройную фигуру в темных складках плаща. Ночной гость торопливо шел по улочке, ведущей к базару.
— Не мое дело. Было не мое. И деньги твои были только твоими, победитель баб.
Ночь вступила в самую глухую пору, когда Техути вернулся и тихо стукнул кольцом на дальнем входе в дом Канарии. Заспанный раб, зевая, впустил его и, заперев двери, сел у стены, кутаясь в накидку, снова опустил голову.
Техути прошел в свои комнаты, запер двери, ведущие в сад. Скинул плащ и, тихо ступая, подошел к двери в пустые покои. Прислушался. Вставил ключ в смазанный замок и мягко повернул его.
Комната с окном, тщательно завешенным черной шторой, затканной языками пламени, была освещена небольшими факелами, воткнутыми в кованые поставцы. В кресле, на шкуре газели, серебрившейся шелковым мехом, сидела обнаженная Канария, держа в руке еще один факел. Черные волосы укрывали широкие, почти мужские плечи. Большие ступни крепко стояли на плитах пола, и красные блики маслили круглые колени. Увидев любовника, Канария медленно подняла факел, освещая стену, где кожаные ремни притягивали к вбитым крюкам девочку-рабыню, висевшую с опущенной головой. Прыгающий свет окрасил зубы Канарии кровавыми бликами, осветил большие груди с черными ягодами сосков.