Даориций опустил руки, вздыхая. Маура, придвинувшись, дернула его за рукав.
— Что? — строптиво отозвался купец. Но полез в сумку и вынул монету.
— Вам тут не базар с театром, — горделиво возмутился стражник.
Купец прибавил еще одну, протянул на смуглой ладони два ярких кружка. Стражник стряхнул монеты на свою ладонь, покрутил в пальцах. Постукав в окошко на воротах, сказал внутрь несколько слов.
— Ну? — нетерпеливо спросил купец, — ты открываешь нам?
— Еще чего! Я сказал, пусть бежит к госпоже. Как вернется, тогда и пущу.
Маура отошла к стене, облитой голубоватым светом, и встала неподвижно, как черная статуя. Покрывало прятало испуганное лицо и дрожащие губы, глаза, что через частую сетку вуали метались по каменным зубцам и надежно запертым тяжелым воротам.
Даориций простонал ругательство и стал ходить перед домом, бормоча и время от времени жестикулируя. Стражники лениво следили за ним, поворачивая головы в тускло блестящих шлемах.
В перистиле Мератос, выслушав рабыню, нехотя встала, и пошла, медленно, оглядываясь на прутья, за которыми застыла обнаженная женщина с набеленным лицом и размазанной по щеке краской. Хорошо бы досмотреть, как змея придушит девку. Но что-то скучно, не как великан с кошками. Змея лежит, девка стоит. А Теренций может совсем разозлиться. Она помедлила у края скамеек, надеясь, а вдруг сейчас и начнется. Кинется ползучка, замашет хвостом, обовьет девку толстыми петлями.
Но питон лежал, свернувшись темными кольцами, из которых торчала на высокой шее с белым исподом плоская голова, покачивалась, следя глазами за неподвижно стоящей жертвой. Будто и не видела ее.
Мератос так же медленно обошла бассейн, на узкой стороне которого, в окружении рабов и слуг сидел давешний великан, а рядом с ним — тот самый красавчик, что похож.
Проходя мимо, сделала очень красивое лицо, стрельнула глазами, рассматривая вольно сидящего на барьере стройного мужчину, с талией, туго схваченной широким поясом. Техути остался в ее памяти рабом, пусть отдельным, рабом хозяйки, пусть влюбленным в Хаидэ, но именно рабом. А этот, что распоряжается всем праздником, да, думалось ей, похож. Но соединить в мыслях обоих мужчин в одного человека она не сумела. И даже понять, что именно ему недавно отдалась за драгоценный подарок, послушно задирая в темноте подол, не смогла.
Потому улыбка, которой встретил кокетливый взгляд этот красивый мужчина, такой стройный, такой легкий, была истолкована ей по-другому.
«Он видит, какая красивая я тут иду…»
Еле заметно кивнула и, задирая круглый подбородок, проплыла павой, сожалея, что наверху ее ждет грузный тяжелый старик с одышкой. А лучше бы этот, ловкий такой, с маленькими быстрыми руками… Как он посмотрел…
Раздираемая необходимостью слушаться и желанием остаться рядом с красавцем, она подошла к арке и встала, укрываясь в черной тени. Покусала пухлые губы, раздумывая. Ну что за день такой! Живот крутит, не надо было есть так много хурмы и инжира. Теренций небось уже храпит. А утром они рано уедут. Значит, сейчас она войдет в дом, поднимется по лестнице. И все, что останется ей от этого дня — золотая побрякушка. Золото это очень хорошо. Но все же такой красавчик. Он даже лучше Лоя. Лой никогда так не смотрит, так серьезно и так… так нежно.
Раб с факелом подошел, уставился выжидательно. Не поклонился, со злостью отметила Мератос. Конечно, она ведь не жена. И эти псы понимают.
— Я побуду тут, — сказала негромко, — мне душно в покоях. Иди.
Раб кивнул и ушел поближе к прутьям, торопясь не пропустить зрелища. А Мератос тихонько вышла из арки, и, прячась в тени, пробралась за пышное деревце, что стояло рядом с бассейном. Присела там, выглядывая из-за деревянного края кадки и рассматривая, как совсем близко Техути что-то говорит довольно ворчащему великану, которому рабыня, пугливо отдергивая руку, промокала кровь на свежих шрамах комком полотна.
— Ну что, демон, не увидел еще свою смерть? Думаешь, сумел отогнать ее далеко?
— Иму, — отозвался великан, поводя плечами.
Мератос брезгливо оглядела большую фигуру, изуродованное лицо и жадно уставилась на изящные руки Техути с длинными пальцами. Пошевелила своими, короткими, с тупыми круглыми ногтями.
Сразу видно, какой он высокородный. Она б и не думала, но он посмотрел. И так улыбнулся…
В плывущей от сытости и хмеля голове качались, сталкиваясь, жадные желания и жадные мечты. Раздобревшее на господской еде женское тело, разгоряченное недавней быстрой тайной любовью, занималось сладкой щекоткой в низу живота и на кончиках сосков. Эта ночь будет для всех ночью страстей, она поняла это, по темному румянцу на щеках Канарии, по тому, как вольно прихватывали мужчины бедра услужающих рабынь. И только ей лежать под храпящим стариком с толстыми руками и скрюченными пальцами.
Цепляясь за край кадки, положила подбородок на влажное дерево и снова залюбовалась быстрыми красивыми руками. Вот он поглаживает волосы, и убрал руку. А вторая — на маленькой сумке. Вот махнул, отсылая рабов и девушку с мазью. И что-то вытащил из сумки, скрывая в тонких пальцах. Рассказывает убогому великану, который заладил одно иму да иму. И подхватывая чашу с вином, что стоит у стройных ног, держит вторую руку над краем.
Приподымаясь, она раскрыла рот и вытаращила глаза, моргнула, и снова уставилась на чашу с вином, куда упали черные комочки. Никто, наверное, кроме Мератос не заметил бы ловкого движения. Но она сама недавно несла в кошелечке ядовитое зелье, и сейчас было так, будто это ее рука, сторожась, нырнула и вытащила, сделала и легла на колени, как ядовитая змейка. Тихая и коварная.
— Выпей, мой сильный друг. Освежись, пока госпожа не призвала тебя к новой схватке.
Техути заботливо следил, как демон осушил чашу и бросил ее в бассейн, смеясь страшным лицом. Покачнулся, взмахивая рукой. Египтянин, с облегчением переведя дух, отвел глаза. И посмотрел прямо в лицо неосторожно высунувшейся из-за кадки Мератос. Та растерянно и робко улыбнулась. А потом улыбнулась шире, кивая на его испуганный взгляд. Встала и вышла на свет, одной рукой подбирая подол. Не глядя на хмельного великана, величественно сказала онемевшему Техути:
— Как жарко, да? Проводи меня, господин, пока ты не занят.
И, вся сжимаясь внутри от холодного восторга перед собственной ловкостью и быстрым умом, пошла к дому, не оглядываясь. Шептала слова Гекате, благодаря ее за коварные случайности, которые темная богиня дарит своим дочерям, когда те хотят насытить горячие тела мужской лаской. Шла, твердо зная — он встал и идет следом. Потому что она видела, как отравил вино.
За бассейном, поняв, что схватка не разыграется сразу, гости жадно пили вино, переговаривались, поспешно заключая пари, вставали, чтоб получше рассмотреть лениво ползущего питона и женщину, что отступала, напряженно глядя на противника.
— Что мы сидим, госпожа? — заревел кто-то.
И другой голос поддержал:
— Эдак она до утра будет бегать по кругу!
— Прости дикарку, пусть лучше демон сразится!
— Да, Канария! Твой черный уже отдохнул. Пусть идет и задавит змея!
— А может и девку!
— Ты слышишь? Мы твои гости, мы хотим смотреть. А тут — ничего!
Канария встала, протягивая руку.
— Не торопитесь, уважаемые. Сейчас рабы заставят удава шевелиться быстрее. А если девка будет прятаться…
— Смотрите! — завизжал женский голос.
И толпа ахнула, головы качнулись вперед, глядя, как развернулось сильное тело, и питон заскользил к самым ногам обнаженной женщины, поднимая к ее лицу плоскую голову с распахнутой розовой пастью.
Хаидэ, отпрыгнув, подняла руки, натягивая жгут. Питон мелькнул головой, ударяясь в ее уворачивающееся плечо.
«Не думай, как ветер. Будь им…»
Проскользила по змеиной шее натянутая полоса ткани, руки резко дернули ее на себя. Но змея лишь изогнулась, и жгут слетел с толстого тулова. Метнулся к ногам сильный хвост, обвивая лодыжки. Хаидэ прыгнула, поджимая ноги, и упала на бок, перекатилась и вскочила, чтоб тут же отпрыгнуть снова, спасаясь от нового рывка хвоста. По темной шкуре змеи бежали красные пятна огня, сверкал белым длинный живот, когда тулово выворачивалось, складывая очередную петлю. Зрители сидели, одновременно поворачивая головы и вцепляясь потными руками в колени соседей. Вскакивали, вытягивая шеи и со стонами падали на скамьи, а по каменным плитам метался клубок из двух тел — белого, с волосами, что взметывались как светлое пламя, и цветного, текущего грозно и, незаметно для глаза, меняющего формы.