Вот хвост, свившись, обхватил щиколотку и дернул, подтаскивая женщину к себе. А та, скребя пальцами по гладким плитам, вдруг сама поползла прямо в петли, сложилась в комок и резко распрямляясь, прыгнула, выдергивая ногу.
— Аххха-а-а, — выдохнули зрители, радуясь, что зрелище набирает силу. И пугает, пугает все сильнее.
Снова расплакалась какая-то женщина, молотя кулаками по спине соседки, и та отвесила ей оплеуху, отталкивая, чтоб не мешала смотреть.
Хаидэ вскочила, покачиваясь на дрожащих ногах. Змея снова ползла к ней, будто ее привязали на прочную нитку неподвижного взгляда зеленых глаз. И сколько ни уворачивайся, у нее достанет сил преследовать, пока жертва не упадет, вымотавшись до предела.
Глаза гостей горели, мелькали языки, облизывая губы.
В темноте коридора Техути догнал Мератос и схватил ее запястье жесткими пальцами.
— Куда ты ведешь меня, красавица? — спросил хрипло, стараясь, чтоб голос звучал ласково.
— Сюда! — хихикая, она увлекла его в ту самую комнатку, где они уже были сегодня.
Повернулась и, обнимая его, прижалась грудью к праздничному хитону.
— О, какой ты сладкий. Ты подаришь немного любви маленькой Мератос, чудесный и сильный?
— Тебе? Я?
Он пытался сообразить, а уши напряженно ловили крики и восклицания, что доносились из коридора.
— Я ведь нравлюсь тебе? Ну, поцелуй меня. А я за это никому не скажу. Что видела…
Крики в ушах мгновенно умерли. Остался только хитренький женский голос и руки, которые шарили по его хитону.
— Тебе мало, красавица? Ты хочешь еще?
— Чего? — удивилась Мератос, тяжело дыша и не прекращая возни.
«Она не поняла, что это я брал ее. Тупая телица…»
Он нервно расхохотался, отрывая от себя ее руки. Она не узнала его! Строит глазки и вот пытается напугать. Но что же сделать с ней? Ведь умишка хватит, чтоб наябедничать Канарии о демоне.
Он обнял ее, лихорадочно думая. Мератос пискнула, с восторгом елозя по нему грудью.
— Я сражен твоей красотой, милая. Как увидел, так и… так и все. Вот. Но я не могу сейчас. Я занят, мне нужно вернуться.
— У-у-у…
— Не грусти, прекрасноокая. Видишь, как я ласкаю тебя. Твои груди, м-м-м…
— Да, да мой божественный! Ты как Аполлон. А я твоя жрица будто бы. Да?
— Конечно! Поднимись к себе. Жди тихо, ни с кем не говори. Я приду к твоим покоям, когда пир закончится. Поправь платье. Вот так. Я стукну, и ты выйдешь.
— Правда?
— Конечно, золотоволосая! Мне пора.
Он оторвал от себя руки Мератос и попятился к выходу. Та с восторгом прижимая к груди кулаки, слушала тихие шаги. Вздохнув, позвала:
— А ты меня любишь?
— Конечно! — сладким голосом отозвался Техути, передернувшись, — иди и жди.
— Смотри же, люб мой. Если обманешь…
— Нет. Нет!
Он почти побежал по коридору, к новому всплеску испуганных воплей. И в бешенстве выругался, когда его руку схватила маленькая рука. Пихнул в спину Алкиною, выталкивая ее из арки во двор.
— Чего тебе, непослушная девчонка? Я занят!
— Ты обманул! Ты там был, а меня обманул! — девочка загородила ему дорогу, набычиваясь и мрачно глядя черными глазами, — ты мне говорил, что любишь!
Техути схватился за голову, топая ногой.
— Оставь меня в покое! Быстро спать!
— Ты говорил…
— Я лгал тебе. Ясно? Иди, забавляйся игрушками. А мне нужно решать взрослые дела.
— Ага. С пьяными девками дела, да? Лазить им в женское?
Техути оглянулся на двух рабов, что стояли поодаль, жадно слушая и ухмыляясь.
«Будь осторожен, используя свою силу с женщинами» прошелестел голос Онторо в растерянной голове, «иначе она обернется против тебя»…
— Алкиноя, послушай, — он взял девичью руку и сжал пальцы, наклонился к горячему уху.
— Я клялся, что никогда не лягу с твоей матерью. А эта девка, она просто девка. Обычная рабыня.
— Тогда клянись, что не ляжешь с рабынями.
— Хорошо. Я клянусь тебе, что не лягу. Не кричи. Над тобой будут смеяться рабы.
— Я их выпорю. Ты поклялся.
— Да. Иди спать. А то твоя мать выпорет меня.
Он быстро пошел к бассейну, откуда ему навстречу спешила Канария, метя плиты широким подолом. За спиной Техути негромко издеваясь, засмеялись рабы, и он оглянулся, надеясь запомнить их лица. Но хозяйка уже налетела на него темной тучей, сверкая молниями глаз.
— Я плачу тебе не за то, что ты разгуливаешь, где хочешь! Мне что, самой следить за праздником?
— Моя госпожа, прости. Алкиное приснился кошмар, я успокоил ее. Хотел отвести к дому.
— У Алкинои есть нянька и три рабыни! Немедленно иди к демону. Я хочу, чтоб он вошел в загородку. Сейчас!
— Там же эта, дикарка.
— Да! Вот пусть он тоже попрыгает вместе с ними. Задавит змею и убьет девку. Ночь на исходе, распорядитель, пора завершать зрелище.
Техути посмотрел на демона, дремлющего на краешке бассейна.
— Мне что, самой приказывать уроду? — возвысила голос Канария.
— Нет, моя госпожа, уже иду.
Восходя на свое место в середине верхнего ряда, Канария подбирала подол, кивала гостям, облизывая губы. Подала знак старшему рабу, тот закричал гортанно, понукая девушек с маленькими подносиками. И те плавно пошли по рядам, склоняясь и подавая пирожные, замешанные на пряных травах, взбадривающих тело и прогоняющих усталость. Наутро у всех будут разламываться головы, знала Канария, но сейчас гости жевали тающее во рту тесто с начинкой, пощипывающей язык, и усаживаясь прямо. Горели глаза, пылали щеки, сухость в горле просила вина. Искусство рабыни-травницы продлило возбуждение праздника.
На площадке встал демон, и Канария залюбовалась могучей фигурой, ногами, попирающими плиты, запятнанные кровью. Измученная девка бросилась к великану, протягивая руки, но длинное тулово, метнувшись, сложилось, охватывая щиколотки. Дикарка упала, волочась по плитам, длинные волосы вытянулись светлой полосой, подметая пол. Ахнув, гости привстали.
«Что же она не кричит?» Канария подалась вперед высокой грудью, раздувая ноздри. Пусть крикнет, запросит пощады.
Но женщина молчала, упираясь руками в толстые кольца, запрокидывала в темное небо лицо и выворачивала шею, стараясь увидеть великана, что приближался, не торопясь.
В тесном дворце змеиного черепа Белый Всадник, раскинув руки, упирался ими в костяные стенки, коленом нажимал на небольшой влажный мозг, направляя движение твари. И шептал прилипшему к груди прозрачному лепестку. Смотри, смотри, как сейчас запросит пощады та, что никогда не просила. И разбудит своего возлюбленного.
Онторо не отзывалась, там, на черном Острове она лежала неподвижно и под рукой жреца, что все сильнее стискивал на ее груди пальцы, ничего не шевелилось, будто она совсем перестала дышать.
В тихих покоях на втором этаже Теренций, поворочавшись на покрывалах, сел и спустил уставшие ноги, мысленно ругая Мератос. Чортова девка, видно, снова ест сласти, торопясь набить жадный живот. Он встал и подошел к окну, равнодушно глядя на шевеление внутри загородки. Потер грудь. Сердце пыталось что-то сказать, а может быть, просто болело. Он еще не так стар, чтобы умереть. И не так много выпил, чтоб убить свое сердце. Что же с ним происходит?
Теренций отступил в глубину комнаты. Встал, прикрывая глаза. Опустил руки.
Всю свою жизнь он думал и делал то, что подсказывал ум. Логика, выводы, наилучшие варианты, взвешенные и просчитанные. Это было так полезно, что позволяло ему вести любую жизнь. Распутную или жестокую, мирную, или полную суеты. Ум никогда не оставлял его. Его? А разве без говорения ума он есть? Без суеты слов — существует ли?