— Чушь какая, — возмутился я. Бред преследования Лены всегда так или иначе бывал связан с отравлениями. — Ты хоть знаешь, что такое серная кислота? Как ею можно отравить? Она губы сожжет.
— Ну что ты ко мне пристал? — сказала Лена. — Я ничего не знаю.
— А Таня где?
— Таню тетя к себе забрала.
— У нее нет тети.
— Ну кто-то забрал.
— Зачем?
— Ольга Викентьевна в тюрьме, ты не понял? Ей двадцать лет дадут. Таня одна будет жить?
Сестра была сосредоточена на том, чтобы ничего не забыть. Голова спросонья не работала, она ходила, уставясь взглядом то на один предмет, то на другой, вспоминая, что ей нужно, — носовой платок, тетрадка с бредовым дневником, который она показывает психиатру (та призналась маме, что никогда этот дневник не раскрывает), книга, чтобы ждать в очереди, очки… Рассматривала и комкала какие-то свои записки на клочках бумаги…
Квартира в переулке Щербакова была запертой. Я постучал к соседям. Приходя в этот подъезд пять или шесть лет, так и не узнал, кто живет рядом. Тетка, открывшая дверь, сказала:
— Я ничего не знаю.
— А где Таня?
— Не знаю. Тут сестра Толикина была. Ну Клавдия, не помнишь? Ну да, ты мальцом был. Горе-то какое, что это с людьми делается, а?
— Да что случилось? Я только сегодня приехал.
— Так никто ж не знает, боже ж ты мой. А Толика не вернешь. Может, Светка про Таню знает. Из четвертой квартиры. Вот горе…
О чем она говорила? Что она называла горем? Я не был уверен, что видел эту тетку прежде, но она меня помнила, а о Толе скорбела, и мелькнула мысль, что я Толю совсем не знал.
Светка из четвертой квартиры сказала, что Таня обещала написать и сообщить свой адрес. Это уже было в середине дня, а от тетки я сразу побежал к Дуле. Дуля сказала, что не писала, потому что не знала, как об этом написать. Для нее это было достаточное объяснение.
Все это время я удивлялся своей холодности. Это было похоже на заморозку при удалении зуба — странная нечувствительность. Странная, наверно, тем, что ее, все-таки, чувствуешь. И ждешь, что сейчас дантист дернет, и готовишься к настоящей боли.
Некого было спросить. Иван Иванович был на работе. Дуля сказала, что у нее дядя — эксперт судебной медицины, он может что-нибудь узнать. Решили пока дождаться папу.
Вечером Дуля сидела у нас. Папа рассказывал, мама иногда перебивала, стараясь, чтобы все звучало мягче и меня не травмировало. Однако все было слишком невообразимо, чтобы травмировать. Ольгу Викентьевну папа всю осень видел на участке Ивана Ивановича. Тот плотничал — задумал сладить домик. Ольга Викентьевна иногда приезжала и готовила горячий обед. В воскресенье к ним забрел Толя, как всегда, выпивший. Забрел не в первый раз, может быть — во второй или третий. Они, кажется, ссорились с Ольгой Викентьевной, то есть Толя без крика вообще не умел, а Ольга Викентьевна всегда говорит тихо. Она накрыла на верстаке, была там водка, и, как выяснилось, был там стакан с серной кислотой. Он оказался на верстаке случайно. Иван Иванович взял кислоту в транспортном цехе и в бутылке вынес через проходную для кого-то из приятелей. Ольга Викентьевна, значит, зачем-то налила немного в стакан. И Толя, уже пьяный, хватанул. Как это получилось, никто не понимает. Спасти его не смогли. Следователь считает, у Ольги Викентьевны есть мотив: Толя стал требовать, чтобы она освободила квартиру, которую он получил на заводе. Она говорит, что взяла кислоту вывести пятна. Иван Иванович держал бутылку в кармане старого пальто, говорит, там на два пальца оставалось.
— Ты знал, что она сидела? — спросил папа.
— Папа ничего плохого не хочет сказать, — быстро сказала мама, — он и следователю не говорил ничего плохого.
— Я и не видел ничего, — сказал папа. — Свинчивал трубы, услышал крик.
— А кто сказал, что она была в лагере?
— Толя Ивану Ивановичу сказал.
У меня начала отходить заморозка. Казалось, что все произошло очень давно. И была связь между тем, что Ольга Викентьевна убила Толю, и тем, что она никогда не проговорилась о лагере.
Я догадался спустя годы: она всегда жила с чувством вины. Потому догадался, что и сам, сколько себя помню, живу с тайным чувством какой-то вины. Не хочется в этом копаться. Оно не зависит от разума. Униженные всегда знают, что в чем-то виноваты. Наверно, палачи и преступники, которые скрываются от возмездия, делают пластические операции и живут под чужими именами в Южной Америке, этого чувства вины не испытывают. Им не так стыдно перед людьми, как жертвам. Им легче носить в себе прошлое.
Дуля кое-что разузнала через своего дядю-эксперта. Оказалось, что Ольга Викентьевна созналась в умышленном убийстве. Молодая женщина, к которой ушел Толя, беременна на седьмом месяце. Им нужна жилплощадь. Вторую квартиру Толе никогда бы не дали, ему ничего другого не оставалось, как требовать свою у Ольги Викентьевны назад. Таня ему не дочь. Ольга Викентьевна уверена, что у Тани есть право за давностью проживания, но юридически квартира висит в воздухе, это еще суд должен решать, не уголовный, а другой, по гражданским делам.