– Нет, конечно, – заверил меня администратор, напуганный таким предположением.
– А зачем же тогда...
– Понятия не имею, – возмущенно проговорил он. – Какие бы цели не преследовал отправитель рисьма, это форменное безобразие! Как это могли пропустить, ума не приложу!
– У вас цензура?
– Да нет, не у нас, – отмахнулся он. – На почте. И не уензура, а выборочная проверка. Ведь в почтовой корреспонденции строжайше запрещено пересылать денежные знаки! Грубейшее нарушение существующих правил, понимаете ли. Как они могли проморгать?
– Вы полагаете? – рассеянно спросил я, внимательно изучая помятый конверт.
– Ну конечно же! – возбужденно потдвердил он. – Я ведь десять лет проработал на почте. Как сейчас помню инструкцию: взрывчатые и легковоспламеняющиеся предметы нельзя пересылать, яды, кислоты.
– А скажите мне пожалуйста... – я хотел задать важный вопрос, но администратора психушки уже нельзя было остановить.
Он чересчур резко погрузился в воспоминания и теперь с упоением воспроизводил инструкции, которые в свое время затвердил назубок:
– Лезвия, броши, значки, скрепки, опиум, гашиш, трубки для их курения, морфий, кокаин, огнестрельное и холодное, гашеные и негашеные...
– Да-да, конечно, – попытался остановить его я. – Ничего нельзя. А вот...
– Почему ничего? – немедленно среагировал администратор. – Очень даже можно. Можно пересылать печатные издания, живые растения, живых пчел, однодневных цыплят...
– Спасибо, я уже все запомнил, – прервал его я. – Письмо было получено сегодня?
– С утренней почтой доставили, – перевел дух администратор. – Знаете что, давайте вернем его и предложим переоформить ценным письмом. Тогда он сможет пересылать, например, коллекционные марки – с объявленной стоимостью подобные вложения разрешены к пересылке.
– Вряд ли у вас это получится, – показал я отсутствующий обратный адрес.
Администратор снова стал возмущаться. Я уже начал бояться, не совмещает ли он службу в психушке с лечением в этом же учреждении, как он снова включился в реальность и, вывел меня под руку из своего кабинета, указал на корпус, в котором помещалась Гагарина.
Так что уже через десять минут я входил в строение номер шесть, стоявшее возле дальней стороны забора, обращенной к близлежащему лесочку.
Врач попросил немного подождать на крыльце, осведомился у больной, хочет ли она видеть посетителя, а потом любезно пригласил меня пройти в помещение.
Больная Гагарина уже поджидала меня в коридоре, стоя возле своей палаты. Бывшая судья довольно приветливо улыбалась, хотя ее руки и ходили ходуном – левая яростно комкала желтый носовой платок.
Виктория Петровна Гагарина оказалась строгой худощавой дамой весьма преклонных лет.
Стянутый серым замахрившимся пояском оранжевый халатик, даже в такой обстановке подчеркивающий ее статную фигуру, вряд ли пришелся бы впору Розе Валериановне. В то время как в блузку моей клиентки вполне могли бы поместиться три ее матушки и еще оставалось бы место.
– Добрый день, Виктория Петровна, – коснулся я ее протянутой руки. – Я к вам.
Старушка веждиво поздоровалась, но с криком отдернула руку, только лишь я притронулся к ее длинным пальцам. Со стороны могло бы показаться, что в моем теле скопился сильный заряд статического электричества.
– Ничего, не обращайте внимания, – пробормотала она. – Это иногда бывает...
– Разумеется, – спокойно подтвердил я. – Мне не хотелось бы отнимать у вас много времени. Наверняка у вас строгий режим, лечебные процедуры...
– Ерунда, – громко заявила больная. – У меня свое личное расписание, согласованное с главным врачом. Более того, я сейчас усиленно работаю над новым распорядком дня, который хочу предложить на обсуждение администрации санатория. Понимаете, молодой человек, когда я длительное время повращалась в этом в коллективе, то мне стали близки чаяния здешних постояльцев и я сочла возможным...
Тут она поправила халат, распахнувшийся на груди и вдруг замолчала на середине фразы.
– Что-то не так? – осторожно осведомился я.
– Все не так, – обреченно прошептала Виктория Петровна. – Все совсем не так.
– Это вы про лечебный режим?
Она отрицательно покачала головой и больно вцепилась мне пальцами в локоть.
– Давайте с вами немного прогуляемся, – намеренно громко произнесла она. – Здесь такой чудесный воздух, кислород так хорошо вентилирует легкие...
Я послушно последовал за Викторией Петровной на улицу из душной атмосферы палаты.
Судя по меланхоличному взгляду накачанного вахтера, который молчаливо кивнул ей на дверь, когда та попросила у него разрешения «немного побродить по территории», Виктория Петровна действительно была не так уж больна, если ей беспрепятственно разрешали выходить наружу.
– Там, внутри все на нас смотрят, – смущенно объяснила она. – В палате совершенно невозможно разговаривать. Такое впечатление, что у них не уши, а локаторы.
Мы медленно шли по дорожке, выложенной битым мрамором возле высоких тополей.
Забор по сравнению с ними казался крошечным, и возникало впечатление будто эти великаны подметают полуголыми вершухками низкое осеннее небо.
Бабье лето медленно, но верно катилось к честной осени и солнце нехотя отрабатывало последние теплые деньки. Мне даже стало немного душно в своей куртке-плащевке и я до половины расстегнул молнию.
– Виктория Петровна, – приступил я к делу, – ваша дочь попросила меня навестить вас и...
– Дочь? – удивленно переспросила Гагарина. – Моя дочь? Как это странно...
Старушка нервно передернула плечами и неожиданно остановилась, слегка наклонив голову, словно прислушиваясь к шуму деревьев.
– ...попросила меня поговорить с вами относительно тех писем и звонков, которые с давних пор причиняют вам такое беспокойство, – продолжал я.
Гагарина по-прежнему молчала, продолжая напряженно вслушиваться в шелест ветвей.
Вдруг она резко оглянулась, но не увидев никого за своей спиной, облегченно вздохнула и виновато улыбнулась.
Я заметил, что Виктория Петровна сильно побледнела. Старушка дрожала всем телом и еще сильнее держала меня за локоть, впиваясь ногтями в плащевку.
«Пожалуй, ее зря все-таки выпускают наружу без сопровождения санитаров, – подумал я. – Мое первое впечатление оказалось ошибочным, старушке еще лечиться и лечиться».
– Кто-то обвиняет вас? Угрожает расправой? – предположил я. – Что это было, Виктория Петровна? Судебная ошибка? Запоздалая месть? Или нечто более серьезное?
– Все это е-рун-да, – отчеканила старушка. – Не понимаю, зачем вы тратите время на подобные пустяки.
– Но позвольте...
– Молодой человек, – насмешливо произнесла она, снисходительно глядя на меня, – за свою жизнь я вела столько дел, что все их и не упомнить. А обиженные... Они всегда найдутся, это неизбежно, Могу лишь четко заявить вам, что я выполняла свой долг и выполняла его честно. А то, что вы говорите – полная чушь.
– Так вы получали письма? – спросил я напрямик, не понимая, к чему клонит старуха.
– Да, – глухо отозвалась Виктория Петровна. – Последнее пришло даже сюда. Хотя уж этого-то я никак не ожидала.
– Вы его не уничтожили? Вы можете мне его показать? – попросил я. – Поверьте, это очень важно.
Немного поколебавшись, Виктория Петровна сунула руку в широкий вырез халата и извлекла оттуда изрядно помятый листок бумаги.
Похоже, что Гагарина хранила его на груди, а если быть точнее, то между грудей – когда она доставала письмо, мелькнули белые кружева бюстгальтера.
И вот, в тот момент когда я протягивал руку за этим бумажным прямоугольником, раздался громкий звук, очень похожий на удар хлыста.
Ребенком я часто слышал его в цирке, когда укротитель взмахивает рукой и плеть издает громкий хлопок. Став взрослым – подчас слышал его на улицах, в квартирах, днем и ночью. И всегда этот звук предвещал неизбежное зло, потому что нес с собой смерть.