До пляжа — два километра. Дорога вела мимо соснового леса, затем через пустырь с куцей, иссохшей от зноя травой. Дальше — длинный холм, по вершине которого пролегала железная дорога. За ним широченное озеро с белоснежными пляжами.
Вернее, это даже не озеро, а бывший кварцевый карьер, в котором с развалом Союза остановили выработку. Котлован наполнился чистейшей родниковой водой и превратил Безлюдовку в некое подобие курорта в предместье Харькова. Летом толпы народа валили сюда отдохнуть от нелёгких трудовых будней, кто на электричке, кто на личных авто, а кто и на велосипеде. Благо ехать недалеко — километров десять, не больше.
Все мы считали таких приезжих чужаками. И это при том, что сами-то мы были не местные. Я, например, жил с мамой в Харькове, а Женька вообще прилетал на летние каникулы в гости к бабушке с Камчатки. Его папа служил в Тихоокеанском флоте и ходил на атомной подводной лодке. Женька отцом очень гордился, но почему-то мало о нём рассказывал.
Вообще вся Безлюдовка стоит на песке. Мне это всегда нравилось. Никакой тебе грязи и зарослей сорняков. Здесь почти не бывает луж, и даже после сильного ливня вода быстро уходит в почву. Хвойные деревья здесь растут лучше лиственных, и всё лето в округе пахнет сосной. А ещё в таком песке легко рыть землянку.
По правде говоря, мы никогда не называли нашу землянку «землянкой». Для нас любые собственноручные постройки — будь то шалаш из веток или просто накрытая чем-нибудь яма — все они именовались не иначе как халабуда. Понятия не имею, откуда это слово взялось в нашем лексиконе, но я его, кажется, знал всегда. По крайней мере, не помню, где услышал его впервые.
Это была обычная яма с неукреплёнными песчаными стенами, выкопанная в крутом склоне высокого холма и накрытая листом старой фанеры. Для маскировки мы набросали на крышу дёрна с жиденькими кустиками травы, а вход прикрыли неприглядным куском рубероида.
Для чего мы её построили? Да просто так! Мальчишки многое делают просто так. Нам было интересно. Откровенно говоря, нас больше интересовала не сама халабуда, а процесс её постройки. Мы стаскивали в неё всякие ценные штуки: свечки для освещения, спички, сухое горючее, гильзы от патронов, найденные в лесу, старинную двухлитровую бутылку с настоящим муравейником внутри, пачку «Беломора», которую Хрипля спёр у деда. Женька хранил там свои коряги, найденные в ручье неподалёку.
Внутри мы, как могли, украшали наше убежище. Обустраивали уютные лежанки и выдалбливали ниши в стенах. Была у нас там и вентиляция — это Женька настоял. Жутко сейчас об этом вспоминать, но он почему-то всегда боялся духоты. Когда мы забирались внутрь, он обязательно садился возле вентиляционной трубы. И всё равно заметно нервничал, хотя и старался не подавать виду.
Халабуда была спрятана от любопытных глаз в лесу, у родника. Красивое место среди старых сосен, с небольшим озерцом, заросшим густым камышом по берегам. Вечерами мы любили приходить сюда — жгли костёр рядом с халабудой, пекли картошку и травили страшные истории. В лесу они воспринимались особенно остро.
Пугал, как правило, Хрипля. Он вообще был самый разговорчивый из нас. Да и нравилось ему нас пугать. Находил он в этом какой-то особенный кайф. А нам нравилось бояться всех этих не особо страшных и по большей части глупых небылиц про ведьм, мертвецов и прочую чушь.
Но настоящим праздником для нас были вечера, когда Женька заканчивал читать очередную книгу. В такие вечера мы сидели у костра до поздней ночи и, замерев, слушали. И та чушь, которой пичкал нас Хрипля, не шла ни в какое сравнение с Женькиными историями.
Но всё это было частью вечерней — или даже ночной — программы. А сейчас мы с Хриплей чапали босиком по горячему пляжному песку и думали о том, чтобы поскорее нырнуть в прохладную кристально чистую воду и замереть там на пару мгновений, остывая от изнурительного зноя.
— Нельзя сразу нырять, — пытается стращать меня Хрипля, как будто я впервые в жизни иду купаться на карьер. — Надо остыть сначала, а то судорога за ногу схватит — и ваще утонуть можно.
— Да пофиг. У меня булавка в плавках. Если судорога хватает, надо просто ногу проколоть. Легкотня.
— Ага, легкотня! Ты вообще в курсе, что надо булавку до конца вонзать? Чтоб кровища потекла. Только тогда поможет. Не зассышь?
— Ты оборзел? — обиделся я. — Мне зуб молочный вырывали, я даже не пикнул.
— Тоже мне — зуб! Сравнил! То зуб, а то — ногу до кости проткнуть! — отрезал Хрипля тоном бывалого сантехника, поучающего салагу-практиканта. — И вообще, это гонево — так булавку носить. Понял?
— Конечно, понял. — Я улыбнулся. — Давай, расскажи мне теперь, что из-за этого у меня детей не будет.