Для меня эти варианты имён были словно их визитные карточки. Даже когда кто-то из городских друганов называл меня Серым, я сразу вспоминал Хриплю. А если мама звала Сержиком, в памяти непроизвольно всплывал образ Женьки Земляникина и его фирменная улыбка.
Весь остаток дня, до самого вечера, мы плескались в воде, прыгали с тарзанки, играли в земельки Женькиным раскладным ножом, закапывались в горячий песок, отогреваясь после часового купания в прохладной воде. А ближе к вечеру из-за холма несколько раз грохнуло. Да так громко, что некоторые особо впечатлительные барышни взвизгнули от неожиданности. Весь пляж обернулся на звук. Из-за холма блеснула молния. Снова грохнуло.
— Да ну нах, пацаны, я манал такие танцы. Драпаем! — Хрипля начал одеваться.
Я хотел было пошутить над его трусостью, но едва открыл рот, как очередной раскат грома заставил подпрыгнуть на месте. Жахнуло так, что в ушах зазвенело. Порыв ветра бросил в лицо порцию пляжного песка. Тут уж засуетились и мы. Да что там мы — весь пляж торопливо паковал вещички, мамаши вопили, выгоняя перепуганную детвору из воды, а мужики бегали за украденными ветром полотенцами и рубашками. Гроза надвигалась так быстро, что времени на отход не оставалось совсем.
Мы бежали гуськом, друг за другом. Первым, конечно, скакал Хрипля. Он умудрялся нестись быстрее всех, при этом ещё и оглядывался, матерился и подгонял остальных. Замыкал, конечно же, неуклюжий Колба. Он вообще, казалось, бегать не умел — просто быстро ходил. А учитывая размер шага, этого ему вполне хватало, чтобы не отставать от нас — шустрых, но коротконогих.
Мы перевалили за холм, а спустившись, оказались аккурат под грозовой тучей. Дождя ещё не было, и даже ветер как будто успокоился, что создавало ложное ощущение уюта и спокойствия. В действительности же в воздухе чувствовалось напряжение. Ни молний, ни грома. Тишина, полумрак и опасность. Жуткое сочетание.
— Чё-то дождя нету, — в очередной раз обернувшись, крикнул нам Хрипля. — Как-то стихло всё. Даже птицы не поют. Может, и не будет ничего?
— Ребзя, — послышался за спиной жалобный голос Колбы. — Я не успеваю.
Мы сбросили темп и на ходу обернулись. Наш неуклюжий друг шёл, размахивая массивными ручищами, на фоне свинцового неба. И именно в этот момент яркая вспышка молнии за его спиной ослепила, а невероятной силы треск мощнейшего электрического разряда ударил в один из рельсов на вершине железнодорожной насыпи. От неожиданности и ужаса мы вчетвером упали и прижались к земле. Хрипля матерился. Рельс некоторое время горел белым пламенем, искрил и трещал, как от сварки, а когда погас, повалил дым. Я пришёл в себя первым:
— Етить-колотить, пацаны, сматываемся нахер отсюда! Мы на равнине! В грозу нельзя…
Остаток фразы поглотили очередная вспышка и разряд грома. Никого долго уговаривать не пришлось. Мы вскочили, как по команде, и побежали. Даже Колба теперь не отставал и не ныл. Всем было одинаково страшно.
Гремело и сверкало беспрестанно. Ветер вырвался из невидимой клетки, рвал рубашки и волосы. Небо взбесилось и в приступе ярости хлестало молниями то слева, то справа, явно намереваясь нас прихлопнуть. Несколько раз замечал, как разряды ударяют прямо в землю по пустырю, по которому мы бежим. Я знал, что во время грозы нельзя оставаться на открытой местности. Надо было сворачивать в лес.
— Ребзя, до дома не добежим! — заорал я, перекрикивая гром и завывания ветра. — Погнали в халабуду заханыримся.
Предложение всем показалось здравым. Пацаны без лишних слов свернули к лесу. Едва мы оказались на опушке, небеса разверзлись и обрушили на разгорячённые головы тонны воды. Это были даже не капли, а струи. Вода не падала, она лилась, застилала глаза и попадала в нос и горло на вдохе. Мы бежали и кашляли. Уже у самой халабуды по головам и спинам застучал крупный град. Ветер больно хлестал ледяной крошкой по лицам. Пришлось закрываться ладонями.
Откинув лист рубероида, мы по очереди забрались в халабуду. Первым спустился Женька, за ним — я, Хрипля меня подталкивал в спину, а последним протиснулся Колба. Нам с Женькой достались места у дальней стены. Внутри было тесно, темно и душно. Снаружи лило, завывало и грохотало.
Мы тяжело дышали и переглядывались. Никто даже не улыбнулся ни разу. Но едва шок пошёл на убыль, засмеялись. Первым хихикнул Хрипля. За ним — Колба. Мне стало смешно одновременно с Женькой. Совсем скоро мы все вчетвером держались за животы и ржали до слёз. Если бы кто-нибудь спросил тогда, чего мы так ржём, никто не смог бы ответить. Наверное, это просто была разрядка, пришедшая на смену страху. Настоящему страху, а не тому, от которого ёжились, слушая ночные Хриплины байки у костра.