— Здравствуйте, Надя. Позвольте я...
— Корзину бери. Надо рассаду туда пристроить.
— А там что?
— Землица жирнючая. Подсыпать чтобы. Тут-то песок. А ты с пустыми руками пришел?
— Да я, собственно...
— Такую красоту навел, что уже и брать ничего не надо? Ну, пойдем. Поглядим, чего там у тебя.
Евгений Борисыч сомнамбулически кивнул и зашагал к жене. Надежда Геннадьевна пошла следом, как бы дыша в затылок. Прошагав полтора километра, парочка углубилась в квартал и остановилась возле небольшого мраморного памятника.
— Вот. Жена моя. Любовь Михайловна. Ну, здравствуй, Любушка. Как ты тут без меня?
— С цветником что?
— Что с цветником?
— Земля ушла. Ты почему не подсыпаешь?
— Да я...
— Понятно.
Надежда Геннадьевна стряхнула с плеч рюкзак. На свет появились совочек и тяпка.
— Чего стоишь? Ставь корзину. Вырядился одно что...
Брови Евгения Борисыча уползли вверх и стали постаментом короткой челки. Он растерянно поставил корзину и замер в полупозиции. Надежда была деятельна. Опустившись на колени, она вонзила совок в песок и быстро наполнила цветник. «Жирнючую» землю Надежда клала руками. Комочки в карманах оказались свернутыми перчатками.
— Вот так вот. Таким вот образом. Под рассаду лучше землицы нет, ты уж мне поверь.
Евгений Борисыч верил. То есть он верил и не верил одновременно. Что стало с мадам Надеждой? В каких кондовых недрах она запропала?
— Пошли.
— Куда?
— К сыну твоему.
— Не стоит. Поедемте лучше пить кофе? Я страшно проголодался. Там круасаны...
— Потерпишь, не мальчик. Жену изобиходили, а сына как не изобиходить? Пошли-пошли.
И они пошли. Сын лежал ощутимо от матери. Километрах в двух. Всю дорогу Евгений Борисыч молчал. То есть он шел и громко думал: при чем тут земля, разве дело в земле, что за чушь?!
Сын лежал под памятником из мраморной крошки. Крошка плохо разбавляла общее цементное настроение стелы.
— Ты почему березку не прокрасил?
— Чего? Какую березку?
— Женя, ты как слепой. Вот же, сбоку. Красочкой золотой шик-шик. А лучше вообще мрамор воткнуть. Хотя мрамор, конечно, баловство. Черный гранит или змеевик надо. У моих у всех или гранит, или змеевик. Завтра съездим к моим-то. Уж там и цветники, и землица — и знаешь, цветов весной насадила! Ярко, как в телевизоре. Не могилки, а прямо иллюминация.
В глазах Надежды Геннадьевны блеснули слезы. Она встала на колени и стала рыхлить цветник кухонным ножом, который припасла в рюкзаке. Евгений Борисыч стоял не двигаясь. Он боялся двигаться, потому что ему казалось, что если он двинется, то просто уйдет.
— Женя, зря ты руками не работаешь.
— Что?!
— Тяпку бери. Легче на душе-то, когда поработаешь. Я вот мужа весной изобиходила, и так мне легко стало, хоть летай. Ты попробуй. А то стоишь тут как Набоков...
Упоминание Набокова поразило Евгения Борисыча. Он как бы зашел в прокопченный сарай и увидел там Брейгеля. «Господи, да она просто избавляется от гирек! Я их ртом выплевываю, а она руками бросает. И как я сразу этого не понял?» Ему стало стыдно. То ли поэтому, то ли потому, что с Надеждой Геннадьевной действительно было приятно, но Евгений Борисыч вдруг опустился на корточки и взял тяпку.
— Ямку делай.
— Тут?
— Да где хочешь. Цветы посадим. Рассаду то есть.
— А что за цветы?
— Анютины глазки.
— Анютины глазки... Красиво.
— Они спокойные, как море. Ковер получится.
Неожиданно Евгения Борисыча понесло:
— А поехали на море?
— Чего?
— Ну, на море. Как друзья. На Средиземное, например.
— Это как-то неожиданно. Мне надо подумать.
— А чего тут думать? Средиземное море, оно знаешь какое?
Евгений Борисыч отбросил тяпку, сел на лавку и жарко заговорил о Средиземном море, где, признаться, ни разу не был, зато много о нем читал. Так они до обеда и провозились: он выплевывал гирьки, она швыряла их руками. За обедом Евгений Борисыч рассказал Надежде Геннадьевне про гирьки. Она назвала его выдумщиком, но внутренне согласилась. А потом они вдвоем залезли в Надин планшет, где стали читать про всякие дальние страны, моря и курорты, что само по себе всегда замечательно, даже если за этим и не последует ничего.
В Эрмитаже
Пермь. 2018 год. Май. Хотя совсем не важно, что май. И даже что Пермь не очень важно. Про год промолчу. Год вообще не имеет никакого значения. Эта история где угодно и когда угодно могла произойти. То есть она нигде не могла произойти, хотя история самая обыкновенная. Ну, положим, не самая. Положим, это очень удивительная история. Нет. Как бы это поточнее — последовательная. Ну да ладно. Не могу я в двух словах объяснить. Слушайте целиком.