Я заметил, что Колокольцев очень много готовит. На кухне он проводил буквально весь вечер, приготовляя такое количество пищи, что хватило бы на небольшое семейство. Казалось бы, что такого, человек умеет готовить и любит плотно поесть. Но как-то сопоставив то количество пищи, которое Колокольцев уносил к себе, с фактом, что на кухне он кашеварит ежевечерне, я невольно задумался о том, насколько же мог быть ненасытен этот человек.
От меня он отстал и завел поверхностную соседскую дружбу с Брянцевой и Севериновой. При встрече он неизменно здоровался со мной на вы, я отвечал ему легким кивком. Сложившееся положение вполне меня устраивало.
II
Спустя месяц я стал замечать странности в нашей квартире.
Как-то раз на кухне я почувствовал легкий посторонний запах. Вероятно, из-за моей внутренней педантичности я имел склонность подмечать малейшие изменения в устоявшихся привычках и вещах – будь то даже атмосфера внутри помещения, где я постоянно бывал.
Запах казался непривычным, и я не мог определить его источник. После предпринятой мной уборки он исчез.
На следующий день я снова почувствовал его – по-прежнему легкий, неуловимый и неопределимый. Неловко говорить, но и в туалете тоже появилось чужеродное амбре. И хотя внутри такого помещения, как правило, всегда пахнет специфически, но теперь, ко всему прочему, там пахло неправильно.
Обсуждать такие деликатные вопросы – как, впрочем, обсуждать любые другие, – я ни с кем не мог – сказывалась моя замкнутость. Я предпочел купить освежитель воздуха и распылять его всякий раз при посещении туалета.
Что касается кухни, то посторонний запах там со временем только усиливался. В душевой кабинке, довольно маленькой, он давал о себе знать еще сильнее. Я чувствовал в нем что-то мускусное, животное и болезнетворное и понимал, что в квартире, где живут здоровые люди, так пахнуть не должно.
На этот вкрадчивый смрад стали жаловаться и Брянцева с Севериновой.
– Дима, вы не знаете, что это у нас случилось? – спрашивала меня вдова. – У нас что-то с трубами?
Мы вызывали сантехников, но те ничего подозрительного не обнаружили. С вытяжкой в доме было не всё в порядке, конечно, но раньше в квартире присутствовала лишь легкая затхлость, свойственная некоторым старым домам. Тем не менее, после проветривания проблем с затхлостью не возникало. А вот новый чужой запах не выветривался вовсе.
Колокольцев ни на что не жаловался. Жизнь его протекала в неизвестном для меня ритме. Чем он жил, работал ли – я не мог сказать наверняка. Когда Брянцева на кухне обратила его внимание на стойкое неизвестное амбре, он лишь улыбнулся:
– Старые дома, Клавдия Васильевна, старые дома. У них ветхие легкие, и они дышат гнилью.
А на следующий день, когда я вернулся с учебы, я услышал в коридоре очень сильный и одуряющий аромат мужского одеколона. Из кухни выходил Колокольцев. Увидев меня, он улыбнулся одними губами, неловко поклонился и поздоровался. Проходя к себе, я понял, что шлейф из всевозможных сочетаний духов и одеколонов оставил за собой наш таинственный безызвестный писатель.
С тех пор, как он взял себе за правило душиться каждый день так, будто хотел затмить ароматами всё сущее, пресловутый смрад на кухне слегка уменьшился.
Всё это показалось мне подозрительным.
В туалете иногда по-прежнему пахло неправильно, но после одеколонов Колокольцева там вообще теперь была сущая пытка для носа.
Лежа как-то на диване и пытаясь уснуть, я вдруг подумал и будто тут же убедил себя, что Колокольцев, несомненно, болен. И именно он источал, как и некоторые люди при определенных болезнях, «отвратительные миазмы».
В последующие дни я решил немного понаблюдать за Колокольцевым, чей рацион как будто увеличился. С тех пор, как он заселился, нельзя было сказать, что он прибавил в весе. Наоборот, я заметил, что он даже похудел. Его руки несколько ссохлись, а лицо, казавшееся круглым при первой встрече, уменьшилось. В движениях появилась едва уловимая суетность, нервозность, отчего бодрые интонации в его голосе казались теперь еще более фальшивыми.