Общаться с ним я не желал. И теперь к первоначальному раздражению добавилась и неприязнь. Считая этого человека больным, я испытывал к нему легкое отвращение и старался лишний раз не пересекаться с ним. К тому же, своими неестественными, дергаными движениями он попросту вызывал во мне едва осознаваемый страх. Его глаза, казалось, не могли принадлежать живому человеку – настолько ненатуральным был их взгляд, устремленный в некую пустоту. И даже жалость я не мог к нему испытывать, потому что сталкивался неизменно с бытовым отвращением. Находиться в помещении, где побывал Колокольцев, мне было очень неприятно.
Вскоре я получил подтверждение – достаточно пугающее и мерзкое – своим худшим опасениям.
С некоторых пор Колокольцев стал подолгу принимать душ. Естественно, это легко заметили в коммуналке, где на четырех взрослых жильцов была только одна кухня, она же ванная комната, и часы посещения душа между нами, старыми жильцами, как-то сами собой распределились так, чтобы всем было удобно. Брянцева была женщиной очень спокойной, несмотря на возраст и, как правило, сопутствующую ему сварливость. Северинова, казалось, и вовсе была немного влюблена в импозантного мужчину-интеллигента, всегда вежливого и предупредительного, рыцаря из бульварных романов. Обе женщины поддерживали с Колокольцевым теплое общение, ведь он мог говорить на многочисленные интересные темы, внося разнообразие в их жизни. На новую привычку соседа, который повадился занимать душ на несколько часов, они как будто не обиделись. Впрочем, и странностей, которые раздражали, а иной раз пугали меня, они будто не замечали.
После очередных долгих купаний Колокольцева в душе, я зашел на кухню, едва не поругавшись с ним. Говорить я ему ничего не стал, потому что предпочитал не лезть с нотациями к другим людям, равно как и не хотел, чтобы с таковыми обращались ко мне. Кроме того, я всегда старался избегать конфликтов и привык подстраиваться под изменяющиеся условия, будь то люди, быт или жизненные обстоятельства.
Я чуть не прыгнул в душевую кабинку – настолько сильно мне не терпелось принять душ, – и отшатнулся от нее с подавленным в горле криком. Во мне в тот момент смешались удивление, недоумение и отвращение.
На полу кабинки валялся ошметок человеческой кожи.
III
Этот кусочек человеческой плоти, лежавший в душе, выбивался из моего привычного взгляда на мир. Волнение, которое я испытывал, было следствием потрясения – никогда в жизни не мог бы я представить, что попаду в подобную ситуацию. Мои глаза бегали туда-сюда, будто искали скрытую публику, что могла наблюдать за мной и хихикать над моим положением.
Я взял резиновые перчатки, наклонился внутрь кабинки и аккуратно поднял кусок плоти. Превозмогая страх и отвращение, я приблизил его к своим глазам. В ноздри мне ударил сладковатый аромат гнили. Я тотчас выбросил свою находку в мусорный пакет, быстро оделся и выбежал на улицу выбросить мусор.
О душе в тот день я не мог больше думать. Кухню я драил несколько часов, применяя всевозможные дезинфицирующие средства, но даже тогда она казалась мне рассадником заразы.
Что ж, Колокольцев был болен, это я понял наверняка. Но чем?
Перебирая статьи в Интернете в поисках зацепок, я не нашел ничего, что могло прояснить для меня вопрос. Первые мои предположения были – проказа или сифилис. О кожных болезнях, о всем их многообразии, я, как и многие, не знал почти ничего.
Симптоматика проказы и сифилиса не подходила под то, что я замечал у Колокольцева. Оставалось лишь гадать об истинном недуге моего богемного соседа. Прочитав сколько-то статей по кожным заболеваниям, я лишь накрутил себя и забил голову всевозможными ужасами.
В сущности, я ничего не знал о Колокольцеве. Его образ жизни был для меня тайной. Вечно занятый по учебе, я не имел возможности наблюдать за ним денно и нощно. На моей памяти, он почти не выходил из комнаты и даже из дома. Казалось, Колокольцев только и делает, что сидит у себя или выходит за покупками, или упражняется в кулинарии.