Он уже собирался открыть ящик, где хранились клубки ниток и коробки с пуговками — осторожно и медленно, ведь он уже знал, как предательски скрипит этот ящик, — когда до него донесся странный шум, то ли шарканье, то ли царапание.
В одно мгновение Хамнет выскочил из мастерской и, промчавшись по коридору, выбежал во двор. Он вспомнил о своем деле. Зачем же он попусту тратил время в мастерской? Ведь его сестра-двойняшка заболела: ему нужно найти того, кто поможет ей.
Он рывком открывал, одну за другой, двери летней кухни, пивоварни и прачечной. Все они оказались пустыми, темными и прохладными. Он вновь начал призывно кричать, уже слегка охрипшим голосом, его горло саднило от крика. Привалившись к стене кухни, он пнул ореховую скорлупку, и она пролетела по двору. От полнейшего одиночества он пришел в крайнее замешательство. Куда же все подевались? И что ему теперь делать? Как они могли все исчезнуть? Почему дома нет ни мамы, ни бабушки, ведь обычно они всегда хлопотали по хозяйству, готовили что-то в печке или варили в кастрюлях на плите? Озираясь, он стоял во дворе около дорожки, поглядывая то на вход в пивоварню, то на дверь их флигеля. Куда же ему теперь идти? К кому обратиться за помощью? И где вообще все взрослые?
Всякая жизнь имеет свое ядро, свое средоточие, свой очаг, где сходятся все начала и концы. Вот он зыбкий опасный момент отсутствия матери: ее сын в опустевшем доме, всеми покинутый двор, безответные призывы. Он маялся в растерянности на задворках родного дома, призывая людей, которые кормили, пеленали, укачивали его, держали за руку, когда он делал первые шаги, учили есть ложкой, дуть на похлебку, остужая еду, осторожно переходить улицу, не будить лихо, пока оно тихо, мыть кружку перед питьем, не заплывать на глубину…
Это будет тяготить материнскую душу всю оставшуюся жизнь.
Шаркая подошвами по земле, он обошел весь двор. Заметил следы брошенной игры, в которую недавно играли они с Джудит: они возились с котятами жившей при кухне кошки, размахивая перед ними привязанными к веревочкам сосновыми шишками. Эти детеныши со смешными глазастыми мордочками прыгали и крутились, пытаясь своими мягкими лапками поймать шишки. Кошка родила их в кладовой, забравшись в пустую бочку, и долго прятала их там. Бабушка Хамнета повсюду искала этот приплод, намереваясь, как обычно, утопить всех котят, но кошка упорно мешала ей, оберегая их тайное место, и теперь уже два подросших котенка свободно бегали, где им вздумается, забирались в мешки, гонялись за перышками, клочками шерсти и упавшими листочками. Джудит обожала их и никогда не оставляла надолго. Она частенько таскала одного малыша в предательски оттопырившемся кармане фартука, откуда торчала лишь пара острых ушек, побуждая их бабушку ругаться и угрожать утопить их в бочке с дождевой водой. Мать Хамнета, однако, шептала двойняшкам, что котята уже слишком большие и бабушка не станет топить их. «Теперь она уже не сможет утопить их, — тайно успокаивала она детей, вытирая слезы с расстроенного лица Джудит, — у нее духу не хватит… они же будут сопротивляться, понимаете, будут царапаться и кусаться».
Хамнет прошел мимо брошенных сосновых шишек, веревочки, привязанные к ним, вяло змеились по утоптанной почве двора. Котята тоже куда-то убежали. Он пнул носком башмака сосновую шишку, и она откатилась от него по кривой дуге.
Он поднял взгляд на дома, на многочисленные окна большого дома и на темный дверной проем его родного флигеля. Обычно они с Джудит с радостью оставались одни. В такие счастливые моменты он мог бы попытаться уговорить сестру забраться вместе с ним на крышу летней кухни, откуда они могли бы дотянуться до ветвей сливового дерева, росшего за соседним забором. Ветви гнулись под тяжестью множества красно-желтых слив, едва не лопавшихся от спелости. Он углядел их с верхнего этажа дедушкиного дома. В обычный день он помог бы Джудит забраться на крышу, чтобы она набила карманы крадеными плодами, пусть даже продолжая колебаться и протестовать. Она не любила делать ничего бесчестного или запрещенного, но, будучи по натуре простодушной, легко поддавалась на уговоры Хамнета.