И уж если эта молодая дерзость и сложность недоступна ему, то она и подавно недоступна ибн Ямину. Но коль скоро в начале разговора он, Завки, взял сторону Хамзы, то теперь нужно убедить старика в заведомой правоте сына (молодость всегда права), свести отца и сына на одной позиции, которой они оба и держались бы в будущем при осуществлении варианта, предложенного Хамзой.
Нужно было только опустить разговор с тех высот, на которые поднял его Хамза, обратно на землю, к той житейской беде, которая угрожала семье и дому ибн Ямина.
Нужно было повернуть ситуацию от сложности состояния Хамзы к простоте и реальности угрозы со стороны духовников Коканда. Нужно было доступно объяснить ибн Ямину, как можно избежать этой угрозы.
- Вы меня извините, табиб, - начал Завки, - но мне сдаётся, что в такие тяжкие мгновения, как эти, для облегчения своей участи надо употребить хитрость. Миян Кудрат, запугивая вас, на самом деле хочет ловким ходом добраться до Хамзы. На это надо ответить тоже ловким ходом. Надо одурачить своих врагов. То есть вы только для вида должны проклясть Хамзу, а он должен после этого, тоже только для вида, покинуть ваш дом. В действительности ваша взаимная любовь и привязанность останутся прежними. Ваши родительские и сыновние чувства не будут задеты. Этим самым мы и обведём вокруг пальца хазрата, который будет доволен тем, что исполнена его воля...
- А паломничество в Мекку? - спросил ибн Ямин. - Оно будет настоящим? Или это тоже только хитрость, тоже только для вида?
- Хитрость иногда одобряется и шариатом, - закинул Убайдулла пробный шар, ожидая, что ответит Хамза, и надеясь найти в его ответе разрешение своих сомнений относительно причин поездки в Мекку.
- Но с Меккой нельзя хитрить! - вспыхнул ибн Ямин. - Вы же сами сказали, что Мекка - это самое святое, что есть у мусульманина.
- Паломничество в Мекку будет настоящим, - сказал Хамза.
В день пятничного намаза в большую соборную мечеть Коканда, длина которой составляла сто пятьдесят шагов и которая имела колоннаду в девяносто восемь резных столбов-опор, рекой начали стекаться люди. Верующие шли со всех сторон, из всех районов города - из Лашкара, Таракчилик, Бешкапа, Галчаса, Галабаккалик, Тегирмана. Улицы и махалли сливались друг с другом. Многие приехали из окрестных кишлаков.
Присутствовали все имамы и муллы больших мечетей, учащиеся всех медресе. В воздухе как бы витала тайна, что-то должно было произойти... И уже ползло от уха к уху: сегодня за женитьбу на русской родным отцом будет проклят поэт Хамза.
В центре огромного внутреннего молельного двора, выложенного холодными каменными плитками, одиноко сидели, поджав ноги и склонив головы, ибн Ямин и Хамза, окружённые пустым пространством. Тысячи глаз зрителей, расположившихся вдоль трех стен внутреннего двора, были устремлены на их раскаянно согбенные, неподвижные спины.
Старший имам соборной мечети поднялся на застланный коврами помост, находившийся метрах в пятидесяти от отца и сына, и произнёс традиционное "аллах акбар". Потом скороговоркой прочитал необходимое восхваление всевышнему.
Имама сменил Миян Кудрат. Златотканый халат его сиял в лучах солнца. Высокая белая чалма была похожа на вершину горы, доступную только вечным снегам.
Мечеть замерла.
- Хамза! - громогласно выкрикнул хазрат - час его пробил. - Подойди сюда! - И он показал рукой на место внизу перед собой, где должен был сидеть подвергающийся проклятию.
Хамза встал, сделал несколько шагов и сел, но не там, куда показывал Миян Кудрат, а метрах в тридцати от помоста. Теперь они, отец и сын, разлучённые, выглядели ещё более одиноко - каждый в центре двора мечети.
- Знаешь ли ты свою вину?
- Нет, мой хазрат, не знаю.
- Сейчас узнаешь.
К помосту приблизился судья Камол. Он тоже был одет нарядно, празднично, в полном соответствии с торжественным моментом обряда проклятия.
- Хазрат мой, - сказал кази, - на всех праздниках нашего Туркестана не только верующие, но даже иные ишаны и муллы, слушая певцов-хафизов и игру на тамбуре и прочих инструментах, внимают им с таким же почтением, как и молитвам в мечетях... Как можно объяснить это по шариату?