Турецкая педагогическая "общественность" устроила нечто вроде военного парада старшеклассников. Это уже было похоже на открытый вызов властям. По центральной площади маршировали колонны подростков, предводительствуемые преподавателями-офицерами, на импровизированной трибуне стоял Шавкат, воинственно надвинувший на самые глаза огромную каракулевую папаху, а вокруг него толпилось несколько десятков улыбающихся пленных турецких офицеров. И было совсем непонятно, что же тут происходит? Физкультурное мероприятие или учебные занятия по захвату власти в городе?
Через неделю Абдурахмана Шавката арестовали.
Пленных турецких офицеров под усиленным конвоем вывезли из города.
А накануне ареста Шавката утром к Хамзе пришли Мадрахим и Харратов и сообщили, что они наконец узнали, где находятся рукописи Расула Мирзабоши: год назад из главного книжного хранилища Хорезма их забрал к себе народный комиссар просвещения.
Хамза ринулся в кабинет ещё находившегося на свободе Шавката. Нарком в своей любимой каракулевой папахе восседал за письменным столом под портретом Карла Маркса.
- Где "макомы"? - прямо с порога закричал Хамза.
- Какие ещё "макомы"? - недовольно поднял голову нарком.
- Рукописные ноты композитора Расула Мирзабоши!
- Ну, у меня...
- Какое вы имели право брать их из хранилища?!
- А вы кто - ревизор? Я вам должен давать отчёт?
- Это народное достояние!
- Знаю без вас.
- Они должны находиться в государственном архиве!
- Оттуда их могут навсегда изъять такие пылкие любители, как вы. А у меня будут целее.
- Их надо изучать! А вы прячете их от людей!
- Когда надо будет, тогда и изучат.
- Сейчас надо!
- Кому?
- Мне...
- А кто вы такой, чтобы изучать ещё и ноты? Ваше дело - пьесы... Вот и пишите их себе на здоровье.
Странное дело, тогда ещё Хамза испытывал как бы некую робость, смущение недоучившегося студента перед этим "полутурецким" профессором. Шавкат был откровенно груб с ним, хамил ему, а Хамза всё ещё не мог перешагнуть через какой-то порог.
Следствие не нашло в действиях народного комиссара состава преступления. Его выпустили из тюрьмы.
Между Хамзой и Шавкатом началась почти смертельная схватка.
Нарком посылал своего заведующего отделом искусств в многомесячные командировки в пустыни Каракалпакии. Хамза не сдавался. Он приезжал похудевший, осунувшийся и с первых же минут после возвращения начинал выбивать дух из "любимого" наркома на всех собраниях, совещаниях, конференциях.
Шавкат отвечал тем же. Он подвергал Хамзу изощрённейшим административным пыткам - объявлял выговоры, позорил в приказах, подал даже однажды в суд за нарушение правил делопроизводства.
Шавкату удалось настроить против Хамзы нескольких руководящих работников правительства Хорезмской республики.
Хамзу несколько раз вызывали в самые высокие инстанции, выражали недоверие, подвергали унизительным расспросам, вмешивались в личную жизнь.
Когда в театре Хивы была подготовлена постановка его новой пьесы, спектакль отменили почти накануне премьеры. Хамзу охватило отчаяние.
Однажды, придя домой, он заметил, что кто-то рылся в его бумагах. Пропали некоторые записи. Это было уже слишком.
Хамза лёг на кровать, и чёрные мысли хищной стаей накинулись на него. "Стоит ли жить, если вокруг торжествуют негодяи? Они будут преследовать меня, они уничтожат написанное мной. И все мои дела, все надежды и замыслы окажутся похороненными".
Шавкат нанёс очередной удар. Все пьесы Хамзы были изъяты из театрального репертуара. Их обвинили в натурализме, в искажении истории, в фальсификации фактов. В довершение всего нарком просвещения издал приказ, по которому Хамзу в порядке перевода направили на работу в самый глухой район республики.
Он должен был отвечать за строительство школы, на которое не было отпущено ни денег, ни людей, ни материалов.
Хамза прибыл на место и убедился, что в ближайшее время школа не может быть построена - всё было разворовано. Вокруг него не было друзей, местные работники культуры оказались людьми чёрствыми, безразличными, необщительными. Серые будни катились уныло, тоскливо, безнадёжно.
Неожиданно он почувствовал себя очень плохо физически.